Право первого хода - Страница 21

Это кричали внизу, на той самой лоджии, куда она хотела залезть. Видимо там уже проснулись хозяева и неожиданное зрелище в виде женской ноги, свисающей сверху, привело их в ужас. И тут вдруг раздался голос, громкий, но более спокойный. Мужской голос:

– Эй, там!.. Держишься? Еще чуть-чуть подержись. Сейчас я тебе помогу!

Послышалось какое-то движение, стук, возня и тот же голос произнес:

– Слушай, я тут стою под тобой. Не бойся. Поставь ногу мне на плечо. Только спокойно.

Света покосилась вниз и увидела под собой фигуру человека, высунувшегося наполовину наружу. Кажется он стоял на ограждении. И, главное, она, кажется, действительно, могла достать до него этой своей правой, болтающейся ногой.

Она осторожно двинула ее в ту сторону и нащупала, наконец, ощутила то, чего ей так не хватало все эти последние, такие длинные минуты – опору.

Снова из груди у нее вырвался стон, но это был уже стон облегчения. Сказать что-нибудь она сейчас не могла. Челюсти были сведены и не разжимались

– Так, встала? Давай, вторую ногу спускай. Смелее…

И она потянула ее, эту вторую ногу, ставшую словно бы чужой, непослушной и бессильной. Туфелька зацепилась за борт ограждения, но Свете было уже не до того. Она потянула еще и туфелька сползла с ноги и полетела вниз, туда, куда полетела бы, без всякого сомнения и сама Света, если бы не эта, неожиданно пришедшая помощь.

Теперь она вся была снаружи. И теперь ей ясно было, что ни за что не удержалась бы она, если бы по-прежнему висела сама.

– Ну, хватайся другой рукой за свою веревку, – подсказал ей голос снизу.

И она, с трудом разжав пальцы левой руки, тут же вцепилась в простыню.

– Ну, вот! Молодец. Теперь держись, а я потихоньку буду опускаться.

1

По каким только признакам не делили человечество: на черных и белых, белых и красных, умных и глупых, экстравертов и интровертов, мужчин и женщин, наконец. Среди всего этого многообразия есть и такой признак, также не обойденный вниманием дотошных исследователей человеческой природы: все мы делимся на тех, кто любит просыпаться рано, и тех, кому утро не приносит никакого удовольствия. В одной известной старой советской песне это разделение нашло свое выражение в просто-таки гениальной строчке: "…Любимая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?". Тут вам и главный герой, полной грудью вдыхающий утреннюю свежесть, с оптимизмом предвкушающий предстоящий завтрак, полный сил, здоровья и энергии, и, как подсолнух, раскрывающийся навстречу восходящему солнцу. Но тут же незримо присутствует и его антипод – его любимая, стремящаяся укрыться под одеялом от реалий наступающего дня, уходящая как во внутреннюю эмиграцию в мир иллюзий, порождаемых сном разума.

Каждый из нас находится по ту или иную сторону этой невидимой границы. И выражения наших лиц по утрам непреложно свидетельствуют – по какую именно.

Выражение лица капитана Хватова с головой выдавало в нем человека, не испытывающего никакой радости по поводу начинающегося дня. Лег он уже заполночь, а телефонный звонок, поднявший его с постели, раздался в пять утра. Ни свет, ни заря обнаружился криминальный труп в их районе, а дежурный следователь, капитан Юсупов, внезапно попал в больницу, пострадав вместе с машиной в дорожно-транспортном происшествии когда возвращался с другого вызова. У него был открытый перелом ноги и сотрясение мозга. Он всерьез и надолго выбыл из строя, а кому-то надо же было… Вот его, Хватова, и выдернули из дома в такую рань. И не надо ждать извинений. Служба такая.

Честно говоря, Хватову хватало и своих забот. Вчерашние, безуспешно закончившиеся, поиски трупа убитого им хмыря не вселяли оптимизма, грозя неопределенными пока еще осложнениями. И именно их неопределенность угнетала больше всего.

Ехать, тем не менее, пришлось.

Ни место происшествия, ни вид жертвы ничем не поразили Хватова. Такое он видел много раз. Очевидная бытовуха. Ссора по пьянке, драка, подвернувшийся некстати нож…

Жертва пока оставалась неопознанной. Никаких документов у трупа не нашли. Был у него в кармане летнего пиджака бумажник и в нем около тысячи рублей. Остались нетронутыми на руке хорошие дорогие часы. В общем – не ограбление.

Да нет, что там говорить, явная ссора.

Была, правда, одна непонятность. Судя по словам медэксперта, совпадавшим с показаниями соседей, слышавших шум, убийство случилось часов в одиннадцать-полдвенадцатого. Обнаружен же труп был нарядом милиции, посланным в адрес по звонку. Звонивший представился соседом, фамилии не назвал, номер определить не удалось. И сказал этот сосед, что сейчас в соседней квартире шум, крики и, кажется, кого-то убивают. И было это где-то около полпятого утра, то есть через пять-шесть часов после того, как тут это все произошло на самом деле. К тому же никто из опрошенных соседей в совершении этого звонка не признавался. Все они в это время еще дрыхли, как дрых и сам Хватов, с той только разницей, что его подняли через полчаса, а им, соседям, дали поспать где-то на полчаса больше.

Самое занятное было то, что звонивший, тем ни менее, не соврал: и убийство было, и даже убийца, склонившийся над трупом и с руками, запачканными кровью убитого. Картина совершенно ясная и недвусмысленная. Теперь, когда необходимые формальности были выполнены, место происшествия осмотрено, соседи опрошены и все необходимые протоколы составлены, пора было приступать к главному – допросу самого подозреваемого, который уже давно дожидался в обезьяннике их отделения.

Подозреваемый, по крайней мере по своему внешнему виду, вполне походил к этой роли. Перед Хватовым сидел немолодой уже, кряжистый и, по всему видать, физически сильный мужик, тертый, битый, с угрюмым, если не сказать – злобным, выражением на небритой физиономии. Его коротко стриженая голова была опущена, но серые глаза внимательно, пожалуй, даже слишком внимательно, наблюдали за ним, Хватовым из под набрякших, тяжелых век.

Мужик сидел спокойно, слегка скособочившись, прижав свои скованные наручниками руки к левому боку. С ним уже поработали опера, но, к сожалению, безуспешно. Задержанный молчал как Зоя Космодемьянская. Молчал он и сейчас, все так же пристально разглядывая сидевшего перед ним следователя.

Молчание затягивалось. Хватов уже сказал все, что можно сказать в такой ситуации и теперь так же молча смотрел на допрашиваемого, рассуждая про себя, не послать ли его снова на обработку. Что-то его смущало. То ли этот чересчур пристальный взгляд исподлобья, то ли… Что-то знакомое было в облике сидящего перед ним человека. Где-то они явно встречались. Но в памяти пока ничего не всплывало.

– Простите, гражданин начальник, – вдруг, впервые за все время допроса, подал голос подозреваемый. Голос был низкий, с хрипотцой, но слова он произносил внятно. Хватов встрепенулся – ну-ну!.. Пошло, кажется, дерьмо по трубам. Но тут подозреваемый вдруг выдал нечто совершенно ни с чем не сообразующееся: – Вас не затруднит встать. На минутку… – добавил он, чуть подумав.

– Что?.. – только и смог выдавить из себя удивленный Хватов.

– Встаньте, пожалуйста, – повторил мужик свою странную просьбу, – и пройдитесь пару раз вот тут, вдоль стеночки.

– Зачем?

– Я объясню. Только вы сперва сделайте это, что я вас прошу.

Хватов нехотя встал из-за стола.

– Ну?..

– Так, хорошо… Повернитесь-ка боком.

Подозреваемый смотрел на него пристальным, УЗНАВАЮЩИМ взглядом, чуть подавшись всем телом в его сторону.

– А скажите, – вдруг спросил он, – вы-то меня не узнаете?

– А мы с вами встречались? – вопросом на вопрос отреагировал Хватов.

– У вас есть машина? – вечер вопросов без ответов продолжался.