Право первого хода - Страница 12

Все, что Вика делала дальше, она делала, как говорится "на автопилоте": надела найденные в конце концов трусы; долго искала и, наконец, нашла в той, большой комнате туфли, одела их и, потушив зачем-то везде свет, вышла на лестничную площадку. Ее нисколько не удивило то обстоятельство, что дверь была открыта, она просто не обратила на это внимания.

На улице ей стало полегче. Прохладный ночной воздух несколько отрезвил ее и привел в чувство достаточно, чтобы она смогла идти. И она пошла.

Она шла, как летит перелетная птица, ведомая своим таинственным внутренним компасом. Она шла не задумываясь и не глядя по сторонам. Иногда вспышками мелькали в поле зрения какие-то знакомые места: вот филармония, вот мост, вот уже Дом пионеров… И снова исчезало все вокруг. Идти бы так, идти и идти…

И чтобы не прийти никуда. И чтобы никого никогда больше не было. Чтобы не говорить ни с кем, не вспоминать ни о чем, не думать… Просто идти в темноте, невидимой, никому не нужной. Господи, какое счастье было бы знать, что завтрашнего дня никогда не будет!..

Внезапно она обнаружила, что стоит возле своего дома, возле железной двери своего подъезда. Невидимая путеводная нить привела ее к тому единственному месту, где ее ждали и где она могла спрятаться, зарыться головой в подушку и, наконец, тихо уснуть, изойдя слезами.

Сейчас она откроет ключом эту дверь…

Ключом… ключом… где же ключ? В сумочке. А где?..

И Вика вновь почувствовала холодную испарину на теле. Ключ в сумочке, а сумочки… а сумочки нет. И значит она осталась там, в этой проклятой Светкиной квартире. А там, в сумочке…

А там, в сумочке, были не только ключи. Там лежал и ее паспорт. А это значит…

Вика, разом снова обессилев, села на скамейку у подъезда и опустила голову на руки. Это значит, что завтра утром за ней сюда придут. И что бы она ни говорила… Господи, но ведь это же не она?!.

А кто тогда? Как она оказалась без трусов на кровати в той комнате? Славик?.. Возможно. И что, она не смогла воспротивиться тому, что он отнес ее туда, раздел… а потом вдруг проснулась, взяла где-то этот ужасный нож, искромсала им Славика, а потом… потом снова заснула, как убитая, даже не выпустив нож из руки?

Может быть, в нее вселился какой-то злой, неистовый дух как в каком-нибудь романе Стивена Кинга? Да нет, чепуха, при чем здесь дух? Это ведь не роман, это все на самом деле.

И почему Светка так и не пришла? А может, и с ней что-то случилось? Может это ее или ее Виктора хотели убить? Да, скорее всего это именно так. Этот Виктор… Вика не представляла себе, кто он такой и чем занимается, но очень похоже было, что он как-то связан с криминальным миром. А впрочем, кто сейчас не связан? Но, действительно, Славика могли зарезать по ошибке, приняв его за Виктора.

А Светка? Может быть ее подкараулили на улице, как раз, когда она возвращалась? А почему ее, Вику, не тронули? Наверное специально, чтобы подумали будто она убила Славика. И нож ей в руку вложили. Самой-то ей просто неоткуда было взять этот нож. Конечно, если бы он лежал где-нибудь на виду неподалеку и она его видела до этого, она могла бы вспомнить про него и схватить, но ведь все дело-то в том, что она его никогда… никогда-никогда раньше не видела. Нет, точно, она бы запомнила.

А почему они решили, что она не проснется до тех самых пор, пока Славика найдут? Да ведь и правда, она так крепко спала, что ничего не слышала. Или слышала?.. Иногда ей кажется, что вроде что-то там, сквозь сон…

Да и почему вдруг вообще такой сон? Никогда в жизни раньше с ней такого не было. Она устала, конечно, и выпила, да… но не настолько же она устала и не так напилась, чтобы вот так…

Уснула, как умерла. И все. И ничего больше не помнит. Снотворное? Вика никогда раньше не принимала снотворного, обходилась как-то. Да и вообще, сон у нее всегда был здоровый, крепкий. Ну, в крайнем случае, можно книжку почитать. Снотворное?.. Но кто?.. и зачем?

Все эти сумбурные мысли, все эти вопросы без ответов промелькнули в Викиной голове и были вытеснены одним, но главным сейчас, вопросом, ответа на который Вика тоже не знала.

Что же сейчас делать?

Пойти в милицию? Но ей там не поверят. В лучшем случае предложат всех устраивающий вариант: Славик на нее напал, хотел изнасиловать и она, защищаясь…

Хотя вряд ли такой вариант пройдет. Уж больно сильно изрезан Славик. Вика вспомнила его изуродованное, окровавленное тело и снова непроизвольно вздрогнула. Так не защищаются. Это как же надо озвереть, чтобы вот так бить и бить ножом уже мертвое, наверное, тело?

Да, ножом, а на ноже ее, Викины, отпечатки. Да что там, отпечатки, паспорт ее там. Все, больше ничего не надо. Если бы не было паспорта и ножа с ее отпечатками, то пусть даже Светка (если она жива, конечно), пусть даже она расскажет, как они с Виктором привезли их туда и оставили там вдвоем. Это еще не доказательство. Она, Вика, всегда может соврать, что поссорилась со Славиком и убежала от него одна домой. И что уж там было после нее – этого она знать не может. Возможно, возможно это и не слишком убедительно, но она ведь и не должна доказывать свою невиновность, а вот пусть попробуют тогда доказать, что это она… Славика…

И тут вдруг ей стало так стыдно, так мучительно стыдно того, что вот она тут сидит и трезво, как последняя стерва, просчитывает варианты того, как и каким образом ей отмазаться от убийства, а Славик… А ведь он, кажется, и правда любил ее. Да и она когда-то. И это показалось ей таким подлым, таким постыдным предательством, что она разрыдалась.

– Ну все, все, хватит! – сказала она через минуту, взяв себя в руки. – Все-таки надо что-то решать.

Да, легко сказать: решать. Но что?.. В общем, если отбросить эмоции, то вариантов два: либо она как-то добывает свою сумочку до приезда милиции, либо завтра уже она будет обвиняемой в убийстве.

И как же ее достать? Снова мчаться через весь город в эту квартиру? Успеет ли? И, главное, сможет ли снова войти туда? Туда, к Славику… И вдруг она вспомнила запах. Запах крови, который она, казалось, и не чувствовала тогда. А вот нет же, чувствовала, оказывается, и даже запомнила. И от этого запаха ее снова замутило. Почти как тогда, на кровати, когда она только очнулась.

Она не сможет туда войти. Даже просто войти, не говоря уж о том, чтобы хладнокровно разыскивать там свою сумочку, уничтожать улики… Нет, это не возможно!

Тогда как?.. Если не она… кто тогда? Сказать родителям? Нет уж!.. Просто тогда у отца случится сердечный приступ, у матери истерика, придется вызывать скорую… Нет, это не годится. Ни в коем случае.

Но тогда кто?..

И тут она вспомнила…

5

Естественно, никого убивать Хватов не хотел. Этот дурак сам подлез под пулю. Пьяный был, что ли? Хотя от него, вроде, не пахло. Может обкуренный, в темноте не разглядишь. И потом, у него был нож. И не просто для запугивания. Он им бил по настоящему. И если бы капитан не прикрылся дверцей – вон на ней какая отметина осталась! – ему бы самому лежать там.

Так-то оно так, да все не так просто. И самый главный вопрос: что, собственно, он, капитан Хватов, делал там в этот поздний час? Грибы собирал?

Ох, как ни к чему ему были бы все эти разбирательства. А если выплывет, что он тут с Наташкой, сучкой этой, был? Вот ведь, стерва! Ну не даром все-таки говорят, что от баб все беды. Тут ведь даже не в том беда, что Суслик прознает про его шалости с этой его новоявленной пассией, черт с ним, с Сусликом, любить он его, капитана Хватова все равно не любит, да и не нужна Хватову эта суслиная любовь. Пенсионный возраст он уже перешагнул, а в пятьдесят его так и так попрут. И все равно, стало быть, уже нечего ждать милостей от природы, а давно пора искать приложение своим силам где-нибудь в другом месте. Пока есть еще предложения.

Тут хуже, если Оля, жена, узнает. А ведь узнает, если скандал начнется. А Олю свою Хватов любил, несмотря на возраст и случавшиеся иногда увлечения. Кто у него еще в этой жизни остался? Родителей давно нет. Сыновья выросли и разъехались, один в Питере, другой в Москве. И если Ольга уйдет от него – а она это может, то, Хватов знал точно, останется ему только одно: махнуть на все рукой и утонуть в водке, как это сделал не один уже из его прежних друзей и знакомых. И так же, как и они, растворится он, разойдется в придонной мути без остатка, и памяти от него на этой земле не останется.