Правила секса - Страница 9

– Не кури траву, – говорит еще кто-то.

– Шуби-дуба-хали-гали, – говорит Гетч.

////И чувство это ни в жар не бросает, ни кровь не леденит. Впрочем, промежуточного состояния тоже нету. Только этот слабый пульс, который ощущается в моем теле в любое время дня. Я решила ежедневно оставлять в его ящике по записке. Я представляю, как он прикалывает их куда-нибудь, может, к белой стене в своей комнате, в комнате, в которой я так хочу жить. Достаточно ли этих средств? – спрашиваю у себя до тошноты, и чувствую себя идиоткой, и сжимаюсь от страха всякий раз, как оставляю записку в его ящике, его карманной кровати. Моя воля – скорая помощь по неотложному вызову. Но часто я пытаюсь забыть его (я не познакомилась с ним и не познакомлюсь еще долго, не осмелилась и рта раскрыть, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, иногда я хочу кричать, иногда я думаю, что умираю), и я пытаюсь забыть биение своего сердца, но не могу и заболеваю. В том пространстве, куда я попадаю, темно и пусто. Моя одержимость (не знаю, можно ли это вообще считать одержимостью, слово не совсем подходящее), пусть тщетная или смешная для тебя, начинает свое таинство из ничего. Это просто. Я наблюдаю за ним. Он изобличает себя в темных контурах. Все, во что я верю, уплывает, когда я становлюсь свидетелем того, как он говорит, ест или пересекает пределы людной комнаты. Я чувствую возмездие. Его имя написано у меня на листе бледно-голубой бумаги толщиной с салфетку, упавшие тополя, которые я нарисовала, лежат вокруг букв. Все напоминает мне о его существовании: напротив меня через коридор живет собака. Ее владелец зарегистрировал ее как кошку (представители семейства псовых в этом месте запрещены) и сделал ее пушистую фотографию, собачка небольшая, бледно-лилового окраса, с ушами как у гнома. Однажды я кормила ее «Педигри». Я воспринимаю его действия как намек и из-за этого ни с кем не разговариваю. Он красивый, хотя сразу и не подумаешь. В нем есть что-то кружащее, словно мотыльки, порхающие в светлой ночи Аризоны. И я знаю, что мы встретимся. Это произойдет легко и скоро. И мое расстройство – мое ужасное, бессмысленное расстройство – уйдет. Я пишу еще одну записку после ужина. Он должен знать, что это я. Я знаю, какую марку сигарет он курит. Однажды в городе я видела, как он покупал кассету Ричарда и Линды Томпсон. Я стояла, роясь в корзине, где не было ничего интересного, и он меня не заметил. Я слушала их в школе. Когда Линда и Ричард были еще вместе. Они расстались, как Джон и Иксина, как Тина и Айк, Сид и Нэнси, Крисси и Рэй. Со мной этого не произойдет. Его имя – это слово в начале страницы, и значит, поэма началась, получила развитие, началась, но не закончилась, потому что пишущая машинка больше не печатает. Я целую свою руку и нюхаю ее, и нюхаю его: о, я притворяюсь, что это его запах. Его. Его. Я не осмеливаюсь пойти в его корпус или пройти мимо его комнаты. Я пройду мимо него и даже не подниму глаз. Я пройду мимо него в столовой с беспечностью, которая шокирует даже меня саму.////

Вечером попробовал поболтать с Митчеллом на вечеринке в «Конце света». Он стоял рядом с бочкой, наполняя пластиковый стакан. Я уже налил себе пива и стоял один рядом с «Кладбищем». Я вылил свой стакан и подошел к бочке.

– Привет, Митч, – сказал я. Было холодно, пар шел изо рта. – Как дела?

– Привет, Пол. Ничего особенного.

Он наливал пиво в два стакана. Неужели беспомощная сучка не может сама себе налить свое гребаное пиво?

– У тебя чего?

– Ничего. Мы можем поговорить? – Я взялся за кран.

Он стоял с двумя стаканами пива.

– О чем ты хочешь поговорить? – спросил он и посмотрел на меня своим фирменным пустым взглядом.

– Просто о том, как дела, – ответил я, сосредоточившись на пиве и пене, текущей из крана.

Подошла девушка и встала в очередь. Я взглянул на нее, но ее нетерпеливый взгляд был направлен не на меня, а лишь на мои руки.

– Я предупреждал тебя, Пол. Не забывай, – сказал Митчелл.

– Да знаю я, – сказал я и торопливо рассмеялся. У меня еще и полстакана не налилось, но я все равно уступил место девушке.

– Погоди-ка, а о чем ты меня предупреждал? – спросил я.

Я видел, как на краю «Конца света» стоит Кэндис, а позади нее и под ней простирается долина Кэмден и городские огни. Я не понял, как Митчелл мог предпочесть это, ведь он, по общему мнению, чересчур для нее красив. Это выходило за рамки моего понимания. Я хлебнул пива.

– Я предупреждал тебя. – И он засеменил прочь.

– Погоди. – Я отправился за ним.

Он встал рядом с одной из колонок. Громко играли Pretenders. Несколько человек танцевали. Он произнес что-то, но я не расслышал. Я знал, что он собирается сказать, но не думал, что у него хватит мужества это произнести. Он меня предупреждал? Возможно, но никоим образом не словесно. Хотя это чувствовалось в том, как он шарахался от меня, когда я прикасался к нему на людях, или после того, как он кончал. Или как он бил кулаком по столу, когда я покупал ему пиво в «Пабе», и говорил, что заплатит сам, и запускал через стойку доллар. Или в его бесконечных разговорах о том, как он хочет взять академку на семестр и поехать в Европу, в том, как он всегда добавлял с ударением: один. Меня же предупреждали, и мне было неприятно признаться в этом самому себе. Но все равно я последовал за ним туда, где стояла Кэндис. Он дал ей пиво. Она выглядела настолько дерьмово, а может, наоборот – хорошо, только мне никогда не удавалось примириться с этим. На Митчелле была футболка (не моя ли, случаем? возможно) и свитер от Эдди Бауэра, и он нервно почесывал шею.

– Вы знакомы? – спросил он.

– Да, привет, – улыбнулась она, и он взял ее пиво, пока она прикуривала.

– Привет, – улыбнулся я добродушно, как всегда; потом окинул ее грозным взглядом, пока она не смотрела, надеясь, что Митчелл заметит, но он не заметил.

Мы стояли втроем в «Конце света», за ним начинался склон, который обрывался в долину и затем в центр Кэмдена. Он не был крутым, но, если бы мне пришлось ее столкнуть, скажем, случайно, незаметно, через ограду высотой в колено, легким ушибом она бы не отделалась. На смену Pretenders пришли Simple Minds, и я был благодарен, потому что, если бы не музыка, я бы там не выстоял. Вечеринка – прекрасное место для выяснения отношений, но не эта. Эту я проиграл. Возможно, уже давно, может, даже той ночью в Нью-Йорке. Кто-то повесил бледно-желтые огни, и они осветили лицо Митчелла, сразу показавшееся опухшим и изможденным. Он ушел. Сцена, в которой участвовали мы трое, была слишком реальна и слишком бессмысленна. Я побрел прочь.

Девушку зовут Кэндис. Я стою у бочки с Тони, который читает Гетчу длинную лекцию о последствиях злоупотребления пивом, и наблюдаю, стараясь не дать Митчу Аллену занять собой все поле зрения. Для пятничной вечеринки одета она слишком нарядно и здесь, на лужайке перед общим корпусом, выглядит очень круто, действительно классно, может, немного слишком консервативно и сдержанно, в японском, что ли, стиле, но в то же время по-хорошему сексуально, будто смотришь на нее и знаешь, что она задала бы жару в кровати или что-то вроде того. По-любому, для Митча, который, насколько я могу судить, на самом деле вовсе не столь красив, она слишком хороша. Он всегда напоминал мне придурка-старшеклассника, который из кожи вон лезет. Я думаю: неужели ей действительно так нравится с ним трахаться? Потом я думаю: может, они вообще не трахаются? Может, просто пойти туда и заговорить с ней, и, возможно, она попросту примет мое предложение и скажет Митчу, что они увидятся потом как-нибудь. Эти мысли сводят меня в могилу, ну почти что. Опрокидываю очередное пиво, и к бочке подходит еще один япончик, Роксанн, и встает рядом со мной. Затем эта девушка уходит из «Конца света», следуя за ним. Им нельзя уходить, думаю я, слишком рано. Но они не уходят, а просто отходят от кого-то. «Слишком рано для чего?» – спрашиваю сам себя. Кончится все тем, что они отправятся к нему в комнату (у нее, наверное, соседка) и она даст ему себя выебать.