Правила секса - Страница 50

Он сидит напротив меня в темной столовой, курит сигареты.

– Тебя там что, не кормят? – спрашиваю я.

Он не смотрит на меня.

– Теоретически – кормят.

Он поигрывает палочкой для коктейлей. Я допиваю оставшуюся воду «Эвиан». Он тушит сигарету и закуривает другую.

– Ну… всем весело? – спрашивает он. – Что происходит? Почему я здесь?

– Он вот-вот помрет, – говорю я, надеясь, что к его обдолбанной пустой башке, раскачивающейся передо мной, прорвется частица реальности.

– Нет! – в ужасе говорит он, и на какую-то миллисекунду я не готов к этому выходу эмоций, но затем он произносит: – Как тонко подмечено, – и я уже стыжусь своей реакции.

– Где ты был? – настаиваю я.

– На местности, – говорит он. – Я был на местности.

– Где ты был? – спрашиваю я снова. – Поточнее.

– Я же пришел, – говорит он. – Разве этого не достаточно?

– Где ты был?

– Ты давно маму навещал? – спрашивает он.

– Не об этом речь, – говорю я, не позволяя ему сбить меня с толку.

– Хватит меня допрашивать, – говорит он со смехом.

– Хватит делать вид, что ты меня не понимаешь, – отвечаю я без смеха.

– Решай вопрос, – говорит он.

– Нет, Шон. – Я показываю на него пальцем, все серьезно, не до шуток – Это ты будешь решать вопрос.

Один из помощников моего отца заходит в пустую столовую и шепчет мне что-то на ухо. Я киваю, по-прежнему не спуская глаз с Шона. Помощник уходит.

– Кто это был? – спрашивает он. – ЦРУ?

– Что ты принял? – спрашиваю я. – Кокс? Метаквалон?

Он снова поднимает на меня глаза и с тем же презрением смеется, передразнивая:

– Кокс? Метаквалон?

– Я положил тебе семь штук на счет. Где они? – спрашиваю я.

Проходит медсестра, и он разглядывает ее, прежде чем ответить:

– Там же. По-прежнему там же.

Наступает трехминутное молчание. Я продолжаю смотреть на часы, думая о том, чем сейчас занимается Эвелин. Она сказала, что спит, но я слышал приглушенную музыку на заднем плане. Я позвонил Роберту. Никто не подошел. Когда я перезвонил Эвелин, у нее работал автоответчик. Лицо Шона выглядит таким же. Я пытаюсь вспомнить, когда он возненавидел меня, когда я ответил на его чувство тем же. Он поигрывает еще какое-то время палочкой для коктейлей. У меня урчит в желудке. Ему нечего мне сказать, а мне, в конце концов, с ним и вовсе не о чем разговаривать.

– Что ты собираешься делать? – спрашиваю я.

– О чем это ты? – Он прямо-таки удивлен.

– Я говорю, работать собираешься?

– Не у отца, – говорит он.

– Ну и где же тогда? – спрашиваю его.

Это честный вопрос.

– А ты что думаешь? – спрашивает он. – Есть предложения?

– Я тебя спрашиваю, – говорю ему.

– Потому что?.. – Он поднимает руки вверх, держит их мгновение в воздухе.

– Потому что следующий семестр ты уже не вытянешь, – ставлю я его в известность.

– Ну, кто тебе нужен? Адвокат? Священник? Нейрохирург? – спрашивает он. – Ты-то чем занимаешься?

– Как насчет сына, каким его хотел видеть отец? – спрашиваю я.

– Думаешь, ту штуковину это хоть как-то колышет? – отвечает он со смехом, показывая большим пальцем в коридор, громко хлюпая носом.

– Он был бы рад узнать, что ты уходишь оттуда, назовем это так, в «академический отпуск», – говорю я.

Рассматриваю другие варианты, тактики пожестче.

– Знаешь, его всегда расстраивало, что ты прошляпил все футбольные стипендии, – говорю я.

Он сурово смотрит на меня, не прошибешь.

– Так.

– Что ты будешь делать? – спрашиваю я.

– Не знаю, – говорит он.

– Куда поедешь?

– Не знаю.

– Куда?

– Не знаю. В Юту! – орет он. – Я поеду в Юту! В Юту или в Европу. – Он поднимается, отталкиваясь от стола. – Я больше не буду отвечать ни на один из твоих дурацких вопросов.

– Сядь, Шон, – говорю я.

– Меня тошнит от тебя, – говорит он.

– Это ничего не меняет, – говорю. – Теперь сядь на место.

Он не обращает на меня внимания и идет по коридору мимо палаты отца, мимо остальных палат.

– Я возьму лимузин, поеду к отцу домой, – говорит он, ударяя по кнопке лифта.

Вдруг раздается сигнал, и двери открываются. Он заходит, не оглядываясь.

Я подбираю палочку для коктейлей, которую он гнул. Выхожу из столовой и иду по коридору мимо помощников, которые даже не удосуживаются поднять на меня глаза. Звоню Эвелин с телефонного аппарата в коридоре. Она просит перезвонить позднее, напоминает, что сейчас уже ночь. Она вешает трубку, а я стою с трубкой, боясь ее повесить. Вот теперь те двое, что сидят возле двери, заинтересовались, теперь они наблюдают.

В «Карусели» я разговорился с городским, который для городского, на самом деле, весьма симпатичный. Он работает в грузоперевозках «Холмс» и думает, что Фассбиндер это французское пиво. Иными словами – идеал. Но Виктор Джонсон, который мне никогда особо не нравился и тут вдруг вернулся, в той же алкоголической кондиции, в какой и уехал, продолжает докучать мне вопросами типа «А где же все?», и мне приходится без конца его отшивать. В итоге он удаляется к игровым автоматам вместе с этим поэтом-разоблачителем, который до того, как обрил башку, был очень даже ничего, и строит мне рожи. Я спрашиваю городского, чем он собирается заниматься, когда уйдет из «Холмса» («Проблемы с работой», – сообщает он по секрету).

– Поеду в Эл-Эй, – говорит он.

– Правда?

Я даю ему прикурить и заказываю еще один «Морской бриз» (двойной, беззвучно артикулирую я бармену). Беру городскому еще один стопак «Джека Дэниелса» и пива «Роллинг рок». Еще он называет меня «сэром», как в «спасибо, сэр».

Лиззи, страшила с театрального, подходит, как раз когда я говорю городскому, как великолепен Эл-Эй (не был ни разу), и произносит:

– Привет, Пол.

– Привет, Элизабет, – говорю я, по ходу отмечая, как тупой городской оглядывает Лиз, и, когда он поворачивается обратно к своей выпивке, испытываю облегчение.

Лиз долгое время пыталась затащить меня в кровать. Если это и произойдет, то не сегодня вечером. Она ставила в этом семестре пьесу Шепарда и, в общем, не такая уж и уродина; на самом деле даже довольно симпатичная для «пидорской подстилки», но все же спасибо, не надо. Кроме того, я взял за правило никогда не спать ни с кем с театрального.

– Хочешь познакомиться с моим приятелем Джеральдом? – спрашивает она.

– Это еще что значит? – говорю я.

– У нас есть экстази, – говорит она.

– Это должно меня подманить? – Я гляжу на городского, а затем говорю Лиз: – Позже.

– О’кей, – пищит она и уходит.

Я гляжу на городского, на выражение его лица – оно отсутствует, – на засаленную футболку, драные джинсы, длинные нечесаные волосы, сильное крепкое тело и римский нос – не понятно. Затем отворачиваюсь, надеваю темные очки, изучаю помещение; поздний час, и на улице идет снег, и больше никого не закадрить. Опять смотрю на городского, и он, кажется, пожимает плечами. Почудилось, что ли, – или я и вправду заставил его пожать плечами? Или, может, любой пьяный жест я интерпретировал именно так, как хотел? Если чувак в футболке «Огайо», это совсем не значит, что он из штата Огайо.

И все же я принимаю решение отправиться домой с городским. Я извиняюсь и сначала иду в туалет. Кто-то написал: «Pink Floyd – круто» на стене, и я пишу под этим: «Да ладно, уж повзрослеть пора». Когда выхожу, в очереди стоят Лиззи и Джеральд, актер, которого я видел до этого пару раз. В позапрошлом семестре мы были вместе в пьесе Стриндберга. Джеральд выглядит о’кей: белокурые курчавые волосы, слегка костлявый, отличный костюмчик.

– Я вижу, у тебя там роскошный городской, – говорит Джеральд. – С нами не хочешь поделиться?

– Джеральд, – говорю я, оглядывая его; он, затаив дыхание, ждет. – Нет.

– Ты его знаешь? – спрашивает он.

– Да ну, я не знаю, – мямлю я, вытягивая шею – убедиться, что городской все еще там, где я его оставил. – А ты?