Правила секса - Страница 5

Марк прикуривает ментоловую сигарету и произносит:

– Говорю тебе, Сэм, это все Кеннеди! – Его согнутая в локте рука на плече. Он облизывает губы. – Этот стафф…

– Я слышу тебя, брат, – вздыхаю я, потирая глаза.

– Этот стафф…

– Ну?

– Отличный.

Марк писал диплом по Grateful Dead. Сначала он старался вставляться пореже, чтобы не заторчать, но было уже типа слишком поздно. Я доставал ему наркотики с сентября, и он динамил меня с расплатой. Он только и говорил, что после «интервью с Гарсией» у него будет бабло. Но Гарсия давненько не наведывался в Нью-Гэмпшир, и терпение мое заканчивалось.

– Марк, ты должен мне пятьсот баксов, – говорю я ему, – мне нужны деньги до твоего отъезда.

– Господи, у нас были… у нас здесь были такие безумные времена…

На этой реплике я всегда начинаю подниматься.

– Теперь все… по-другому… – (и пр., и пр.), – и времена те прошли… и места уже не те… – говорит он.

Я пялюсь на кусок разбитого зеркала рядом с пипеткой и компьютером, и теперь Марк говорит о том, чтобы завязать со всем и отправиться в Европу. Я смотрю на него: изо рта воняет, не мылся неизвестно сколько, засаленные волосы забраны в хвостик, грязная, в пятнах рубашка.

– …Когда я был в Европе, чувак… – Он ковыряет в носу.

– У меня завтра пара, – говорю. – Как там с деньгами?

– В Европе… Что? Пара? Кто ведет? – спрашивает он.

– Дэвид Ли Рот. Слушай, ты дашь деньги или как?

– Да, понял я, понял, тише, Резина разбудишь, – шепчет он.

– Мне наплевать. Резин на «порше» разъезжает. Он может заплатить, – говорю я ему.

– Резин без денег сидит, – говорит он. – Я все отдам, все.

– Марк, ты должен мне пятьсот баксов. Пятьсот, – говорю я этому гнусному торчку.

– Резин думает, что Индира Ганди живет в Уэллинг-хаусе. – Марк улыбается. – Говорит, что шел за ней от столовой до Уэллинта. – Он медлит. – Врубаешься… в это?

Он встает, едва добирается до кровати и падает на нее, опуская рукава. Оглядывает комнату, уже куря фильтр.

– Гм, – произносит он, запрокидывая голову.

– Да ладно, у тебя есть бабки, – говорю. – Одолжи хоть пару баксов!

Он оглядывает комнату, со щелчком раскрывает пустую коробку из-под пиццы, затем косится на меня:

– Нет.

– Я студент на дотации, чувак, мне нужны деньги, – умоляю я. – Всего пять баксов.

Он закрывает глаза и смеется.

– Я все отдам, – только и произносит он.

Резин просыпается и начинает разговаривать с пепельницей. Марк предостерегает меня, что я порчу его карму. Я ухожу. Торчки – довольно-таки жалкое зрелище, но богатые торчки еще хуже. Хуже баб.

Гребаное радио как-то само включилось в семь утра, и заснуть снова не удалось, так что, выбравшись из кровати, я сразу же закурил и прикрыл окна, потому что в комнате был мороз. Я едва смог приоткрыть глаза (потому что, если б я их открыл, череп точно бы раскололся), но все равно увидел, что на мне по-прежнему галстук, трусы и носки. Было непонятно, почему на мне только эти три предмета одежды, и я долго стоял и пялился в зеркало, пытаясь вспомнить прошлую ночь, но не смог. Я доковылял до ванной и принял душ, радуясь, что осталась теплая вода. Потом спешно оделся и вытащил себя на завтрак.

На самом деле на улице было довольно приятно. Был конец октября, когда с деревьев вот-вот опадет осенняя листва, и утро было холодным и бодрящим, в воздухе чувствовалась свежесть, а солнце, спрятавшееся за сереющими облаками, поднялось еще не слишком высоко. Однако чувствовал я себя столь же отвратно, а пять таблеток анадина, которыми я закинулся, даже не собирались подействовать. С затуманенным взором я чуть не сунул двадцатку в разменник. Прошел почту, но у меня в ящике ничего не было, потому что для писем было еще слишком рано. Я купил сигарет и отправился в столовую.

В очереди никого не было. За стойкой стоял этот милый блондин с первого курса, напялив самые огромные солнечные очки, которые мне когда-либо доводилось видеть, и, не произнося ни слова, раскладывал по тарелкам наижидчайший на вид омлет и маленькие коричневые зубочисточки, которые, по-видимому, являлись сосисками. Стоило только подумать о еде, как подступала неминуемая тошнота, и я смотрел на этого мальчика, который просто стоял со шпателем в руках. Пробудившийся во мне поначалу сексуальный интерес уступил место раздражению, и я пробормотал, не выпуская сигареты изо рта:

– Строит тут из себя, – и взял себе чашку кофе. Была открыта только главная столовка, так что я

зашел и сел с Раймондом, Дональдом и Гарри – этим мелким первогодкой, с которым задружились Дональд и Раймонд, он симпатичный мальчик, обеспокоенный типичными для первогодок вопросами, вроде того, есть ли жизнь после Wham! Они не спали всю ночь, нюхая амфетамины, и меня тоже приглашали, но вместо этого я потащился за Митчеллом, который теперь сидел за столиком в другом конце столовки, на эту дурацкую вечеринку. Я старался не смотреть на него и на эту отвратную потасканную шлюху, с которой он сидел, но не мог сдержаться и проклинал себя за то, что не подрочил, проснувшись утром. Эти три пидора сгрудились над листом бумаги, сочиняя черный список студентов, и, несмотря на то что челюсти у них ходили ходуном, они меня заметили, кивнули, и я сел с ними.

– Студенты, которые едут в Лондон и возвращаются с акцентом, – сказал Раймонд, бешено строча.

– Можно у тебя сигаретку дернуть? – попросил меня Дональд с отсутствующим видом.

– Хочешь у меня дернуть? – спросил я в ответ. Кофе был отвратный. Митчелл ублюдок.

– Спустись на землю, Пол, – пробормотал он, когда я протянул ему покурить.

– Почему бы тебе самому не купить? – спросил я его настолько вежливо, насколько можно с бодуна за завтраком.

– Те, кто ездит на мотоцикле, и те, кто ездит «зайцем», – произнес Гарри.

– И те, кто приходит на завтрак, не тусуя всю ночь, – зыркнул на меня Дональд.

Я состроил ему гримасу и сел нога на ногу.

– Две лесбиянки, которые живут в Маккаллоу, – сказал Раймонд, записывая.

– Как насчет всего Маккаллоу? – предложил Дональд.

– Еще лучше. – Раймонд что-то нацарапал.

– А что с той шлюхой, рядом с Митчеллом? – предложил я.

– Спокойствие, Поль. Остынь, – сказал Раймонд саркастически.

Дональд рассмеялся, но все равно написал ее имя.

– А как с этой жирной модной злючкой? – спросил Гарри.

– Она живет в Маккаллоу. Уже охвачена. Выносить эти пидорские шуточки в столь раннее

утро было нелегко, я собирался встать сходить еще за кофе, но сил не было даже на это, так что я сел обратно, стараясь не смотреть на Митчелла, и вскоре все голоса стали неотличимы один от другого, включая мой собственный.

– Те, кто носит бороду или любую растительность на лице.

– Так, отлично.

– Как насчет этого мальчика из Эл-Эй?

– Ну, скорее нет.

– Ты прав, но запиши его все равно.

– Те, кто берет в салат-баре добавку.

– Пол, ты пойдешь на прослушивание на пьесу Шепарда?

– Что? О чем ты говоришь?

– О роли. Пьеса Шепарда. Сегодня прослушивание.

– Те, кто ждет, чтобы поставить себе брекет-систему после школы.

– Нет, не пойду.

– Люди, которые считают, что они перевоплотились.

– Под этот пункт подпадает вся администрация.

– Quelle horreur! [3]

– Чуваки с деньгами и дешевыми проигрывателями.

– Парни, которые не умеют пить.

– А как с парнями, которые умеют пить?

– Правда, правда.

– Запиши девчонок, которые не умеют.

– Я просто запишу тех, кто легко напивается.

– Как насчет Дэвида Ван Пельта?

– Почему?

– Почему бы и нет?

– Ну, я все-таки с ним спал.

– Ты не спал с Дэвидом Ван Пельтом.

– Нет, спал.

– Он легко напивается. Я сказал, что мне нравятся его скульптуры.

– Но они ужасны!

– Знаю.

– У него заячья губа!