Правила секса - Страница 12

Для субботы просыпаюсь рано, где-то после завтрака. Принимаю душ и типа помню про этот семинар и вроде еще успеваю. Скуриваю пару сигарет, смотрю, как спит французишка, расхаживаю по комнате. Не могу поверить, что у меня сосед по имени Бертран. Иду к Тишману, потому что больше нечего делать. По субботам полнейший отстой, и я еще ни разу не сходил ни на одну пару, так что со скуки не помру. Иду к Тишману, но прихожу не в тот корпус. Потом припоминаю, что, наверное, это в Дикинсоне, но иду не в ту аудиторию, в итоге отправляюсь куда следует, хотя аудитория и не похожа на ту, которая нужна. Это преподский кабинет, и там никого. Я немного опоздал и думаю, не поменяли ли аудитории. Если поменяли, то забью на этот предмет – не хочу иметь дело с таким дерьмом. Хотя в офисе тянет шмалью, и я остаюсь неподалеку на случай, если кто-нибудь вернется и принесет еще. Устраиваюсь за партой, ищу какие-нибудь приметы, о чем вообще предмет. Но не вижу ничего. Поэтому возвращаюсь к себе обратно в комнату. Жабы нет. Может, сходить на встречу Анонимных алкоголиков в Бингем, но там тоже никого, и, пошатавшись по общей комнате – подождав, покурив, побродив, – возвращаюсь к себе. Может, прокатиться, в Манчестер съездить. По субботам отстой.

Я была вчера на занятии (не так чтобы невыносимом, из-за тебя) и заметила спину Фергюса (хотя, если бы это была твоя спина, я бы заметила ее раньше), и я написала особе рядом со мной (особе, которую я никогда раньше не видела и не замечала, особе, которая меня не знает и которой на меня наплевать, особе, которая бы раздвинула ноги для тебя, а может, это уже произошло, как у всех, как у всех, у меня…), что у Фергюса красивая спина, и она написала что-то, и там было написано: «Да… Но ты на лицо посмотри». Какая примитивная, бессмысленная жестокость! От этого дурацкого ответа захотелось заорать, и я подумала о тебе. Я оставила еще одну записку в твоем ящике, еще одно теплое слово о желаниях моего сердца. Ты, наверное, считаешь меня полоумной балаболкой, но я не такая. Повторяю, я не такая. Я просто хочу Тебя. Должно же быть что-то, что тебе нужно от меня. Если бы только Ты знал. Записки, которые я оставляю, писать непросто. Я едва сдержалась, чтобы не попрыскать на них своими духами – пытаясь завладеть одним из твоих чувств: слухом, речью, обонянием и т. д. После того как я отношу эти записки в твой ящик, я сжимаю зубы, зажмуриваю глаза, мои руки превращаются в острые коготки, я становлюсь пациентом в вечном кресле зубного. Однако для этого нужна смелость – кураж, который не отпускает, вытягивает жилы. Твое прикосновение, или мое воображаемое прикосновение, одновременно и отталкивает, и странным образом наполняет меня чувством. Оно жалит. Эти чувства кусаются. Мои глаза всегда готовы видеть тебя. Они хотят прикоснуться к тебе, и уложить тебя в мягкие белые льняные простыни, и почувствовать себя в безопасности и в твоих руках, сильных руках. Я бы взяла тебя с собой в Аризону и даже познакомила бы тебя со своей матерью. Семена любви проросли, и если мы не сгорим вместе, то я сгорю одна.

До «Каса Мигель» на свое первое свидание в тот субботний вечер в начале октября я так и не добрался. Я был у себя в комнате, одевался и был настолько недоволен своим прикидом, что за полчаса переоделся четыре раза. Это уже становилось просто смешно, а время приближалось к семи, и, потому как машины у меня не было, я собирался вызвать такси. В очередной раз переодевшись, я выключил кассету Smiths и уже буквально стоял на пороге, когда в комнату вломился Раймонд. На нем лица не было, и, сбиваясь с дыхания, он выдал:

– Гарри пытался покончить с собой.

Я так и знал, что произойдет что-нибудь такое. Прямо-таки чувствовал, что возникнет какая-нибудь помеха, которая не даст этому вечеру осуществиться. Весь день меня не покидало ощущение, что произойдет что-то, отчего весь вечер пойдет коту под хвост.

– Что значит – Гарри пытался покончить с собой? – спросил я, сохраняя спокойствие.

– Тебе надо в Фелс. Он там. О черт. Господи Иисусе, Пол. Мы должны что-то сделать.

Никогда не видел, чтобы Раймонд так загонялся. Выглядел он так, будто сейчас ударится в слезы, и этому событию (мнимому самоубийству первогодки? да ладно!) он уделил чересчур много эмоций.

– В охрану позвони, – предложил я.

– Охрану? – завопил он. – Охрана? Охрана-то какого хрена будет делать? – Он схватил меня за руку.

– Скажи им, что первокурсник пытался покончить с собой, – сказал я ему. – Поверь, они будут в течение часа.

– Что ты такое несешь, черт возьми? – выпалил он писклявым голосом, не выпуская моей руки.

– Прекрати! – сказал я. – С ним все будет в порядке. У меня встреча в семь.

– Поехали давай! – заорал он и потащил меня из комнаты.

Я схватил шарф с вешалки, умудрился захлопнуть дверь до того, как засеменил за Раймондом вниз по лестнице и в Фелс. Мы шли по коридору Гарри, и вдруг мне стало страшно. Я и так порядком струхнул по поводу свидания с Шоном (Шон Бэйтмен – это имя я нашептывал себе весь день, чуть ли не молясь на него: в душе, в кровати под подушкой, другая подушка между ног) и еще больше, что опоздаю и все испорчу. И это вызывало у меня больше паники, нежели мнимое самоубийство: тупой первокурсник Гарри, пытающийся покончить с собой. Как он вообще это сделал, думал я, направляясь к его двери, а Раймонд тяжело дышал, издавая странные звуки. Передознулся аспирином с алкоголем? Что его спровоцировало? CD-плеер сдох? Или «Полицию Майами: отдел нравов» отменили?

В комнате Гарри было темно. Работала только настольная лампа черного металла, на пружинах, под постером с Джорджем Майклом. Гарри лежал на кровати, с закрытыми глазами, в типичном наряде первогодки: шорты (это в октябре-то!), свитер поло, высокие кроссовки, – болтая головой из стороны в сторону. Рядом с ним сидел Дональд, пытаясь заставить его проблеваться в мусорную корзину рядом с кроватью.

– Я привел Пола, – сказал Раймонд, словно спасение жизни Гарри было именно в этом.

Он подошел к кровати и посмотрел вниз.

– Что он принял? – спросил я, стоя на пороге. И посмотрел на часы.

– Мы не знаем, – ответили они одновременно. Я подошел к столу и взял полупустую бутылку виски «Дьюарс».

– Не знаете? – раздраженно спросил я. Принюхался к бутылке, словно в ней и крылась разгадка.

– Слушай, мы везем его в больницу Данхам, – сказал Дональд, пытаясь его приподнять.

– Так это же в гребаном Кине! – заорал Раймонд.

– Ну а где же еще-то, придурок? – крикнул Дональд.

– В городе есть больница, – сказал Раймонд, а потом: – Ты, идиот.

– Мне-то откуда знать?! – заорал Дональд.

– У меня встреча в семь, – сказал я.

– Да на хуй встречу. Подгоняй тачку, Раймонд! – выкрикнул Дональд на одном дыхании, поднимая Гарри.

Раймонд проворно проскочил мимо меня в коридор. Я услышал, как хлопнула задняя дверь Фелс-хауса.

Я подошел к кровати и помог Дональду поднять на удивление легкого Гарри. Дональд приподнял руку Гарри и по какой-то причине снял кашемировую жилетку, в которой он был, и швырнул ее в угол.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– Моя жилетка, не хочется испортить, – сказал Дональд.

– Что делать-то будем? – прокашлял Гарри.

– Смотри, он жив, – произнес я с обвинительной ноткой в голосе.

– О господи, – сказал Дональд, окинув меня взглядом. – Все будет хорошо, Гарри, – прошептал он.

– По мне, так он нормально выглядит. Пьяный, может, – сказал я.

– Пол, – произнес Дональд своим исступленным поучительным тоном, закипая от злости, хотя губы едва двигались, – он позвонил мне перед ужином и сказал, что собирается покончить с собой. Я пришел к нему после ужина – и взгляни на него. Он явно что-то принял.

– Что ты принял, Гарри? – спросил я, слегка пошлепывая его своей свободной рукой.

– Давай, Гарри. Скажи Полу, что ты принял, – убеждал Дональд.