Правила поедания устриц (СИ) - Страница 21

Сказать, что она командовала их маленьким отрядом потому, что ей хватало сил быть опорой им всем, а из пьянчужки, рыдающей сейчас у Рактера на плече, так себе командир, — вот это было бы правдой.

“Ты всемогуща, пока твоя сила – внутри тебя. Свойство силы – перетекать из одного сосуда в другой, подобно океану, когда меняется баланс. Сильный принимает и благословляет свое одиночество, слабый бежит от него…”

— …И еще. Считать, что все в мире сводится к бартеру, где чтобы приобрести что-то, непременно надо что-то отдать – это что-то на уровне первобытных людей, меняющих корешки на ногу мамонта. Как-никак, мы живем в двадцать первом веке, и мне больше по душе рассматривать отношения как картель – альянс, который предполагает выгоду для обеих сторон.

Его шею щекочет тихий смешок:

— Картель… Рэймонду бы это… понравилось.

— И еще, — продолжает Рактер, — возможно, я ошибаюсь, но думаю, вам хочется услышать опровержение ваших постулатов. Ваших правил устриц. Хочется, чтобы я сказал вам, что я — не Дункан, не Рэймонд и не прочие паразиты, которые использовали вас либо цеплялись за вас, как за спасательный круг.

— Я… не… — беззвучно. Ее рука поднимается, словно она хочет возразить — и тут же бессильно падает.

— …И я скажу. Я не буду говорить, что люблю вас, потому что это прозвучит в моих устах как минимум нелепо, но я к вашим услугам. Я буду заботиться о вас, если вы заболеете, и защищать вас, когда вам потребуется защита. Шей, нет ничего дурного в том, что я нужен вам, ведь вы нужны мне не меньше. Как мне объяснить вам, что я весь ваш? Клянусь всем, во что я верю. Вы как никто другой заслуживаете счастья, и мне кажется, я мог бы сделать вас счастливой. Я не пропаду без вас, вы не причините мне боль, если захотите отпустить. И тем не менее, вы мне невыносимо нужны, и никто не сможет заменить вас. По своей воле я никогда вас не покину. И я никогда не умру — особенно теперь, когда знаю, как вы боитесь потерять своих близких. Я всегда буду с вами, если вы мне это позволите. Всегда.

Шей на его руках так неподвижна, что можно было бы подумать, что она заснула. Однако она не спит; наоборот, слушает внимательно-внимательно и смотрит на него широко распахнутыми глазами, словно до этого они брели в темноте или их разделяло тусклое стекло, и лишь теперь она по-настоящему разглядела его.

— Всегда-всегда?.. – повторяет она тихонько, совсем по-детски.

Когда они добираются до «Калоши», она действительно успевает задремать, найдя удобную ямку под его ключицей, но когда он опускает ее на кровать в ее каюте, просыпается и бормочет:

— Надо раздеться. Все… грязное…

Она садится, слегка покачиваясь и зевая, и пытается расстегнуть жакет, но это оказывается непосильной задачей.

— Почему… так много пуговиц? — жалуется она.

— Ну, не так много, как вам сейчас, вероятно, кажется… — с иронией замечает Рактер, но помогает ей справиться с жакетом.

Шей замирает, когда запоздало осознает, что происходит. Одну за другой, как листья капусты с кочана, он стягивает с ее плеч рубашки. Под миллионом одежек у нее небольшая грудь с темными сосками; она рефлекторно пытается прикрыть ее ладонями, но тут же вспоминает, что это бессмысленно («Конечно, вы знаете, какая у меня температура и… всякое такое…») — или, может, о том, что полчаса назад у зала маджонга он уже видел ее в максимально интимном и неприглядном виде — и убирает руки, закусив губу не то от смущения, не то от досады.

Он слышит, как у нее перехватывает дыхание, когда он опускается на одно колено перед ее кроватью и стягивает с бедер ее штаны.

Рактер аккуратно складывает одежду на стул и поворачивается к двери.

— Хороших вам снов, Шей.

Невидимая в темноте рука перехватывает его руку:

— Что?.. Вы просто уйдете? После того как раздели меня и… сказали все это, от чего у меня до сих пор уши горят?..

— Похоже на то.

— Господи, Рактер… я хочу вас так, что ноги подгибаются, я только о вас и думаю с того самого мига, как впервые спустилась в трюм этой проклятой посудины. Хотя бы поцелуйте меня.

— После нашего прошлого поцелуя вы сказали, что стали похожи на шаткий забор, — вспоминает Рактер.

— Зачем вы вообще запомнили ту чушь?.. А, — она вдруг почти трогательно, по-детски краснеет, — вы не хотите, потому что от меня, наверное, воняет…

— Мм… Нет. Не поэтому. Мне совершенно все равно, чем от вас пахнет. Просто не хочу, чтобы завтра, протрезвев, вы пожалели о своем решении.

— Ясно, — серьезно кивает она, но руку его не отпускает. – Хорошо. Но вы обещали… не уходить. Хотя бы… посидите со мной.

Он кивает; усаживается рядом с ней и укрывает ее тонким одеялом. Когда голова Шей удобно устраивается на подушке, он наклоняется к ней и легко целует ее в щеку: чувствует соль засохшей дорожки слез.

Шей все еще сжимает руку Рактера своей, затем тянет его руку на подушку рядом со своим лицом, прижимается щекой, носом, слегка касается губами тыльной стороны ладони… Ее глаза закрыты, но смуглые пальцы дрожат, трогая, изучая. Прикосновения почти невинны, к тому же за последнее время они много касались друг друга, и все же сегодня все неуловимо иначе. Игрой в дружбу тут больше не пахнет. Исчез барьер, который Шей старалась держать, как только осознала природу своих чувств к Рактеру. Тот магический круг, который она рисовала так тщательно на протяжении многих лет, создавая свои мудреные правила про рестораны и устриц, наконец-то стерт.

Кощей, цокая лапами по полу, с тяжелым звуком запрыгивает на кровать, как жирный кот, и устраивается у нее в ногах.

— Теперь, когда нет… Дункана… — говорит вдруг Шей, — меня ничто не связывает. Я ни перед кем не отвечаю… меня не волнует чужое осуждение, чужой гнев и обида. Я могу говорить что угодно кому угодно, делать что угодно, жить где угодно…

— Полагаю, так. И что вы собираетесь делать?

— Вернусь в Сиэтл. Не прямо сейчас. Но рано или поздно надо это сделать.

— Значит, «дом» — это все же Сиэтл, — полувопросительно говорит он.

— Нет. Просто Рэймонд любит Сиэтл. Хочу отвезти его туда. Думаю, ему будет лучше там, чем со мной.

— Точнее, вам будет лучше без него?.. Уж мне-то не врите.

— Ну… и это тоже. Я прослежу, чтобы он нормально там устроился, и после этого… Честно говоря, не знаю, что буду делать. Вернусь в Гонконг. Или отправлюсь куда-нибудь еще. Я могу пасти коз где-нибудь в Индонезии, если захочу, или стать звездой, или перевозить наркотики через границы, или править корпорацией или государством… Мир такой огромный! И столько всего интересного в нем, и ведь можно делать совершенно все что угодно, стать кем угодно, когда…

Шей замолкает на полуслове, но Рактер знает, что она хотела сказать. Мир огромный, и столько всего интересного в нем, и можно делать совершенно все что угодно, стать кем угодно — когда на твоих ногах больше не висят гирями жалкие, любимые, ненавистные, тошнотворные люди, о которых она всегда, сколько себя помнила, заботилась из чувства долга, отдавая им себя по капле, как Иисус Христос.

Помолчав секунду, она спрашивает:

— А вы? Вы что собираетесь делать?

— Если Гонконг надоест?.. Я собирался в Африку. Там сейчас много возможностей. Должно быть интересно. Что вы думаете об Африке?

— А как насчет СКАШ?

— А Нью-Токио?

— Якутия?..

Со стороны их диалог, вероятно, звучит совершенно бессмысленно. Но какая разница. У них есть весь мир — вот о чем они говорят.

— И вы… всегда будете со мной?

— Я же сказал. Всегда.

Она удовлетворенно вздыхает:

— Мы с вами… как король и королева Земли.

Суть погодя сонно бормочет:

— Мне все еще не особо нравятся ваши мечты про роботизированное постчеловечество.

— Если у вас появятся предложения получше, я готов их выслушать, — щедро предлагает Рактер.

— Я… подумаю…

Шей ровно сопит; когда ему начинает казаться, что она заснула, она тихо произносит:

— В детстве Дункан часто говорил мне, что когда мы вырастем… то приплывем в сказочную страну. В такую Землю обетованную… И эта страна станет нам домом. Там все будет хорошо и правильно. И красиво… потому что там, где мы росли, не было практически ничего красивого.