Правила крови - Страница 18
Я не могу повторить все это Джуд. Не будет преувеличением сказать, что ее устроил бы и чужой ребенок. Чужие яйцеклетки, чужая сперма или, если хотите, чужая кровь и ДНК – не имеет значения. После второго выкидыша Джуд попросила меня найти суррогатную мать, которая вместо нее выносит моего ребенка. Как ни тяжело было ей отказать – я очень не люблю этого делать, – но пришлось. Мне безразлично, будет у нас ребенок или нет, но я ненавижу саму мысль об участии кого-то чужого. Лен Доусон тоже в каком-то смысле был суррогатом, и я не думаю, что это доставляло ему больше удовольствия, чем мне. Поэтому я промолчал и удовлетворился историей о катастрофе на мосту через Тей, но сначала рассказал о Лауре, Дженет и нашем чаепитии. Я не стал упоминать о сходстве женщин с моим отцом, но заметил, что Джуд немного похожа на Джимми Эшворт, входившую в число первых красавиц эпохи.
– А значит, и на Оливию Бато, – сказала она.
– И на Оливию Бато.
– Почему, черт возьми, Генри на ней не женился? – восклицает Джуд, а потом спрашивает то же самое о Кэролайн Гамильтон и интересуется, была ли Кэролайн похожа на двух других женщин.
Я не знаю ответов на эти вопросы и никогда не узнаю, если не найду другие письма. Поэтому я оставляю Джимми и ее потомков, возвращаюсь на несколько лет назад, в 70-е годы XIX века, и показываю копии страниц «Таймс» от 30 декабря 1879 года. Шрифт очень мелкий, и текст трудноразличим. Джуд говорит, что без увеличительного стекла прочесть ничего нельзя, и просит меня просто рассказать историю о Генри и этом злополучном поезде. Так ей будет гораздо приятнее, прибавляет она и целует мои руки. Это наш жест. Наш особый жест, думаю я и тоже целую ее длинные, очень гладкие пальцы.
– Отец Генри никак не мог противиться браку сына, – говорю я. – Он умер в тысяча восемьсот семьдесят третьем. Мать Генри по-прежнему жила в Годби-Холле. У нее были две сиделки, которых оплачивал Генри. Если он и не испытывал к матери особой любви, то всегда исполнял свой долг. Ей было восемьдесят, и она страдала слабоумием. Думаю, теперь мы назвали бы это болезнью Альцгеймера. В письме к Коучу, отправленному десятью годами позже, Генри отмечает, что мать больше не узнает его и почти потеряла память. Коуч, похоже, специализировался на гериатрии, и Генри описывает ему состояние матери.
– Все это было десятью годами позже?
– Совершенно верно. Когда мать была в своем уме, Генри имел привычку приезжать в Годби на Рождество. Вероятно, теперь он не видел смысла в этих визитах – ведь мать его не узнавала. Как бы то ни было, в том году, семьдесят девятом, Ричард Гамильтон пригласил его в дом своих родителей в Ньюпорт-он-Тей в графстве Файф. Кажется, теперь это довольно большой город.
После Рождества Ричард и Генри собирались на вечеринку в замок Лалох, куда их пригласили на несколько дней. Представляю, какой энтузиазм вызвала такая перспектива у Генри. Это было для него гораздо важнее, чем тихое Рождество в шотландской деревне с пожилой семейной парой. Он был снобом, хотя почему-то не всегда. Чтобы добраться из графства Файф в Данди, требовалось пересечь Ферт-оф-Тей, и в прежние времена это можно было сделать только на пароме. Первый железнодорожный мост через залив начали строить в 1871 году и закончили семь лет спустя. Он был открыт 1 июня 1878 года, а через девятнадцать месяцев рухнул в воды залива, вместе с поездом и пассажирами.
Джуд хочет знать, почему.
– На сооружение моста ушло семь лет, но первый же сильный шторм его разрушил?
– Мост был закончен и покрашен в феврале 1878. Инспектировал его какой-то генерал – я не помню, как его звали и почему выбор пал именно на него. Они соединили шесть локомотивов, каждый весом в семьдесят три тонны, и прогнали по мосту со скоростью сорок миль в час. Теперь я процитирую тебе отчет о расследовании катастрофы: «Поведение моста под этой нагрузкой, по всей видимости, было удовлетворительным: обнаружилась лишь одна деформация балки средней степени, незначительная вибрация, но никаких признаков ослабления перекрестных раскосов». Пятого марта генерал заявил, что не видит причин, по которым мост не следует использовать для пассажирского транспорта, но прибавил, что «было бы нежелательно, чтобы поезда проходили мост на высокой скорости». Двадцать пять миль в час – таковы его рекомендации. В то время это был самый большой мост в мире: две мили длиной, восемьдесят пять железобетонных пролетов, а средняя часть располагается на высоте сто тридцать пять футов над самой высокой отметкой воды.
– Что же произошло?
Я говорю, что мы должны вернуться к Генри. С 23 декабря он гостил у Гамильтонов в Ньюпорте. Они с Ричардом решили поехать поездом, шедшим из Эдинбурга, не экспрессом, а обычным поездом, который останавливался на бесчисленном количестве маленьких станций и после проезда по мосту должен был прибыть в Данди в 7.15 вечера. Это было воскресенье, 28 декабря, и в тот день разразилась сильная буря с ураганным ветром и ледяной крупой. Тем не менее двое друзей не видели причин откладывать путешествие. Они договорились, что на железнодорожном вокзале Тей-Бридж их встретит карета лорда Гамильтона.
Приблизительно за час до того, как они собирались покинуть дом родителей Ричарда, Генри получил телеграмму. Экономка Годби-Холла сообщала, что его мать быстро угасает, и Генри должен приехать как можно скорее, если хочет застать ее в живых. Мы не знаем, что думал об этом Генри. Он с нетерпением ждал визита в замок Лалох и, по всей видимости, предпочитал общество Ричарда Гамильтона всему остальному. В любом случае мать не узнала бы его – и скорее всего уже скончалась бы, пока он добрался бы до Йоркшира.
– Он поехал?
– В Годби? Попытался. Отказался от мысли о замке Лалох.
– Готова поспорить, только потому, что телеграмму видели другие, – замечает Джуд. – Если бы Генри был один и никто не видел мальчишку, доставившего телеграмму, он выбросил бы ее и сделал вид, что ничего не получал. Я его знаю.
– При необходимости Генри выбросил бы и приказ об освобождении из тюрьмы. Он был бы мертв, если бы сел в тот поезд.
– И тебя бы здесь не было, – говорит Джуд и берет меня за руку. – Я рада, что он получил телеграмму.
Я тоже, отвечаю я и прибавляю, что, возможно, Генри был не таким черствым, как ей кажется. Вне всякого сомнения, он любил мать и исполнял свой долг перед ней. Друзья отправились на станцию вместе, но Нантер ждал поезда на юг, а Ричард – на север. Естественно, поезд Генри так и не пришел. Он ждал, поезд задерживался, и Генри, наверное, спрашивал, что случилось, но ему отвечали, что телеграфное сообщение между Файфом и Данди прервано, поскольку буря повредила провода. Что он делал в эти часы, а затем и несколько следующих дней, нам неизвестно. Может, вернулся в дом Гамильтонов и оставался там. А может, ждал на станции, надеясь, что придет следующий состав. Не подлежит сомнению, что Генри пытался выяснить, что случилось с поездом на мосту через Ферт-оф-Тей. Он мог оставаться на вокзале всю ночь, верный своей великой дружбе с Ричардом Гамильтоном, – а возможно, и любви к нему. Наверное, он очень волновался, просто места себе не находил, но в конечном итоге должен был где-то провести оставшееся до утра время. В эту ночь умерла его мать.
– Откуда ты все это знаешь? – спрашивает Джуд. – Никогда не поверю, что Генри писал об этом в дневнике.
– Из очень длинного письма Кэролайн Гамильтон Ситон своей кузине из Леучарса.
Тем временем Ричард Гамильтон сел на поезд; всего пассажиров было около девяноста человек. Буря усиливалась. Нет никаких причин полагать, что машинист локомотива превысил предписанную скорость, двадцать пять миль в час. Поскольку в катастрофе никто не выжил, то у нас нет свидетельств очевидцев о происходившем в поезде, о силе бури, о том, боялись ли пассажиры. Тут Джуд – все-таки она издатель – вдруг вспоминает, что А. Д. Кронин в романе «Замок Броуди», опубликованном в 1931 году, описал крушение глазами пассажира.
– Но знать наверняка он не мог, – прибавляет она.