Правила боя - Страница 4

– А я у горничной узнал – утром в гостинице тараканов травили, швабский дихлофос, он, оказывается, резедой пахнет.

Я вздохнул – сон окончательно развеялся – не было ни Светланы, ни цветущего поля. Наяву был только немецкий дихлофос с запахом советского цветочного одеколона.

– Ты ешь, а я тебе новость скажу, – Паша аккуратно выпустил дым в сторону неприбранной постели.

– Хорошую? – спросил я сквозь яичницу.

– Хорошую, – успокоил он. – Тебе привет от Наташи...

– Кто есть Наташа? – спросил я голосом немецкого офицера из фильма про войну и партизан.

– Ну, Наташа, она – молодая особа, с которой ты не так давно познакомился в Питере, имел кой-какие приключения, прежде чем отбыл в страну ФРГ, оставив ее на попечение старика Сергачева.

– Правда! – я сразу все вспомнил. – А что Наташа, откуда, как?

– А девушка Наташа будет ждать тебя в двенадцать в баре, потому как она случайно, проездом, оказалась в городе Гамбурге и вечерней лошадью отбывает в дальнейшее путешествие по европам.

– Кайф! – сказал я, одним словом выразив свое отношение к завтраку и приезду Наташки. – А сейчас сколько?

– А сейчас одиннадцать двадцать пять, так что у тебя на все про все – полчаса. Мыться, бриться, одеваться...

– Сначала курить, – решительно сказал я и потянулся за сигаретами.

Долговязая джинсовая девица резво вскочила из-за столика и изобразила книксен, явно направленный в мою сторону. Сделав два шага и присмотревшись, я понял – Наташка! Боже мой, что деньги делают с человеком! Вот все говорят – деньги – зло, деньги – портят, а я скажу – хорошие деньги хорошего человека делают только лучше...

– Наташка, – сказал я, – ну ты даешь!

– А то, – гордо ответила она и села, сложив руки так, как делали это первоклассники в годы моей молодости.

– Ты что пить будешь?

– Сок, – потупилась она, – я несовершеннолетняя, мне спиртного нельзя...

Я принес два холодных стакана с соком, сел напротив Наташки и принялся ее рассматривать. Такое впечатление, что последний месяц она не выходила из салонов красоты, соляриев и бассейнов, делая массаж, маникюр, педикюр, эпиляцию и другие страшные процедуры, направленные на поражение мужского контингента просто наповал. От прежней девчонки, пившей водку в случайной мужской компании, не осталось ничего, кроме взгляда, который она бросала на меня из-под опущенных ресниц.

– А я в Монтре еду, – сказала Наташка.

– Чего ты делаешь? – не понял я.

– В Монтре еду, – терпеливо объяснила она, – это во Франции, вообще-то оно называется Монтре-су-Буа, а так – просто Монтре.

Это значило примерно – я из этих Монтре не вылезаю, поэтому оно для меня просто Монтре, а вы уж будьте добры полностью – су-Буа добавляйте.

Она поскребла лаковую столешницу перламутровым ноготком и прошептала:

– Может, в номер к тебе поднимемся? Посидим, выпьем, поболтаем и вообще...

– Что «вообще»? – грозно спросил я.

– Так, пообщаемся...

И только я хотел достойно ответить нахальной девице, как экран стоящего в баре телевизора погас, а затем появилась заставка новостей, и сразу за ней – кадры какого-то горящего разрушенного здания, потом это же здание, снятое с вертолета, потом опять съемки с земли – пожарные машины, кареты «скорой помощи», репортер, что-то быстро говорящий на непонятном мне немецком языке, снова съемки с вертолета, мелькнула тень Бранденбургских ворот...

Судя по времени в углу кадра, это был прямой репортаж.

– Берлин, что ли? – удивился я. – Ты смотри, что делается!

– Чего ты там смотришь? – спросила Наташка и повернулась к телевизору.

На экране как раз появился восточного вида мужчина, одетый в пестрый халат и чалму, он что-то с жаром говорил, путая арабские и английские слова, то воздевая руки к небу, то указывая на горящее здание, то прижимая растопыренную ладонь к груди.

– Бен Ладен, да? – спросила Наташка.

Я покачал головой.

– Значит, Саддам Хуссейн, – заключила она и потеряла интерес к происходящему.

Других арабов она не знала.

Я знал еще Халила аль-Масари, Омара Хайама и Муаммара Каддаффи, но один из них давно умер, второго при мне убили, а третий был совсем не похож. Мне показалось, что в бестолковой немецкой говорильне несколько раз промелькнуло слово «голова», но это, скорей всего, только показалось...

– Герр Кауфманн! – окликнул кого-то голос из-за спины.

Наташка потрогала меня гладким пальцем и прошептала:

– Леша, это тебя!

За все время пребывания в Германии герром Кауфманном меня называли раза два или три, в чрезвычайно официальных случаях, вроде пересечения границы. В дверях бара стоял Паша и по его внешнему виду понять что-либо было невозможно.

– Герр Кауфманн, – еще раз сказал Паша и указал рукой на фойе.

– Простите, мадам, – сказал я и поднялся.

– Мадемуазель, – поправила меня Наташка и погладила себя по груди.

Паша стоял в фойе, курил и смотрел на мраморную колонну, подпиравшую украшенный лепниной потолок.

– Видел? – спросил он.

– Что?

– Новости.

– Видел, взорвали чего-то...

– Мечеть взорвали, в Берлине. А знаешь, кто?

Я пожал плечами:

– Террористы.

– Ага, террористы... Ты это взорвал, понял?

Экспресс «Серебряная стрела» медленно приближался к Западному вокзалу Чикаго. Дальний путь, через весь американский континент, от западного побережья к восточному, подходил к концу. Четвертый вагон с головы поезда занимал Луиджи Чинквента, почетно именуемый итальянскими кланами «Падре».

Синьор Чинквента за свою долгую, почти восьмидесятилетнюю жизнь ни разу не летал самолетами, хотя, в числе прочих, владел контрольным пакетом акций небольшой, уютной, как он ее называл, компании авиаперевозок. Он вообще любил все маленькое – например, маленькие фирмы, которые удобно контролировать, не прибегая к услугам пройдох-бухгалтеров. Таких фирм сейчас у него было два десятка, и он сам занимался их делами, а за всю его длинную жизнь – наверное, сотни.

Не меньше, если не больше, было в его жизни маленьких женщин, главной из которых была, конечно, покойная синьора Мария, давшая жизнь восьми его сыновьям. Такими же маленькими, черноволосыми, наделенными большим бюстом и плодовитостью были две его нынешних любовницы и три содержанки. Несмотря на преклонные лета, синьор Чинквента по-прежнему получал удовольствие от женщин и секса, а что испытывали при этом женщины, его никогда не интересовало.

Старший сын, шестидесятилетний Пьетро, отношения к семейному бизнесу не имел, он был преуспевающим адвокатом и, в отличие от отца, предпочитал сотрудничать с крупными фирмами, которые, как и его крупнотелые любовницы, отвечали ему взаимностью.

Один из сыновей умер в младенчестве, а остальные шестеро успешно продолжали отцовский бизнес, официально и неофициально именуемый «семьей Чинквента». Дружная итальянская семья последние тридцать лет контролировала почти все занесенные в уголовный кодекс США противоправные действия на территории Северо-Восточных штатов.

Начало семидесятых было бурным – негритянские волнения, демонстрации против войны во Вьетнаме, однако все это не очень беспокоило дона Луиджи.

Но вдруг подняли голову тигры «Триады», внезапно возникла китайская мафия, состоявшая уже не из пришибленных жизнью эмигрантов, а из тех, кто родился в Америке, имел американское гражданство и поэтому думал, что имеет равные со всеми права, в том числе и право на преступление.

Китаец Брюс Ли, начистивший рыло рыжему американцу Чаку Норрису под сенью Колизея, стал идеалом тысяч косоглазых пацанов, выросших в Чайнатаунах американских городов. Стать большим и бить янки, как это делал Великий Брюс, вот о чем мечтали молодые китайцы, вскормленные матерью-Америкой.

Потом оживилась «Якудза», как на дрожжах стали расти группировки «латинос», правда, вместо дрожжей у них была колумбийская кока...

Русских, слава Богу, тогда еще не было.