Правда о Бебе Донж - Страница 18

— Все твое несчастье в том, что твоя жена не женщина, а девушка. И увы! она ею останется всегда. Она неспособна следовать за тобой. Ее мечта — всю жизнь плыть в лодке вниз по течению, нашептывая слова любви мужчине, который сидит на веслах лицом к ней.

Ольга обладала чувством реальности. И чувством любви. Особенно хорошо она чувствовала мужчин.

— Через некоторое время, если ты будешь так продолжать, а я знаю, что будешь, станешь самым могущественным человеком в городе. И тогда, если захочешь, пойдешь еще дальше. Но помни о том, что я сегодня тебе сказала.

Эти слова она произнесла лежа в постели, обнаженная, закурив сигарету и поглаживая свою маленькую загорелую грудь, которую он только что поцеловал.

— Мы должны были встретиться раньше… Гастон не способен на то, на что способен ты, если его не подталкивать. А ты и я, мы вместе.

Знала ли Бебе запах Ольги Жалиберт? Надо думать, что да. Наверняка, когда он спал, обнюхивала его кожу.

— Я хотела бы дать тебе совет, Франсуа. Не думай, что я ревную. Ты должен быть осторожнее с мадам Жалиберт… Не знаю может быть я ошибаюсь, но у меня создалось впечатление. что тебя хотят завести слишком далеко.

У нее что, было чутье к его делам и она боялась за их состояние? А ведь как раз накануне Ольга Жалиберт говорила ему о проекте клиники. Клиники, в строительстве которой он будет одним из главных акционеров и который…

— Ничего не бойся. Я знаю, что делаю.

А ведь он вложил фонды в клинику! И сделал это почти с вызовом!

Ну, в чем его могли упрекнуть?

Жене он давал столько денег, сколько она хотела. Дела его находились в самом процветающем состоянии. Так часто, как мог, он ездил в Шатеньрэ. Его запросы были просты. На себя он почти ничего не тратил. Его любовные истории ни разу не вызвали малейшего скандала.

Пусть в городе спросят кого угодно! И ответ будет однозначный:

— Донжи знают, чего хотят.

Они пойдут далеко.

Вопреки той девчонке с большим воображением, которая заказывала в Париже платья, стоившие несколько тысяч франков, чтобы прогуливаться в них по заброшенному саду в деревне, и которая вместе с Мими Ламбер пыталась переводить английских поэтов.

Потому что именно этим они занимались вдвоем! И с таким рвением, как будто от этого зависела судьба всего мира! И, когда Франсуа приезжал, чтобы побыть несколько часов на свежем воздухе, Кло, кухарка, его озадачивала:

— Вы забыли шампиньоны!

Или несоленное масло или еще что-нибудь, чего не было в Орнэ.

— Вы не посмотрите кран в прачечной?

И он шел в пижаме чинить кран, натягивать теннисную сетку. А в это время шторы в спальне оставались закрытыми до десяти или одиннадцати часов утра. Наконец, Бебе спускалась, одетая как на праздник, гибкая, воздушная, с застывшей на губах улыбкой.

— Ты еще не одет, Франсуа? Сейчас будем садиться за стол.

— Что ты делаешь?

Он останавливался, застигнутый врасплох посередине комнаты, забыв, что минуту назад шагал по ней совершенно разъяренный.

— Что ты делаешь?

Это была несколько напуганная Жанна. Он посмотрел на себя в трельяж и увидел искаженное лицо, лихорадочные глаза, взъерошенные волосы. Франсуа рванул галстук, который свешивался с двух сторон воротничка.

— Я спрашиваю, правильно ли ты сделал, что приехал отдыхать сюда. Мне кажется, тебе лучше было бы с Феликсом. Ты слишком много думаешь.

Он посмотрел на нее с горькой усмешкой, ошеломленный тем, что она, как всегда, старалась установить вокруг себя мир и спокойствие.

— Может тебе лучше совершить небольшую поездку.

В отношении Бебе мы никогда ничего не понимали. Думаю,

у неё это от отца, который… Я расскажу об этом в другой раз. Мама будет сердиться.

— Скажи мне, Жанна… Отвечай откровенно. Как ты думаешь я такой же муж, как и другие…я хороший муж?

— Но…

— Отвечай.

— Разумеется.

— Ты уверена, что я хороший муж?

— За исключением нескольких историй, которые получили огласку… Но это так мало значит! Я уверена, что Феликс… Но пока я этого не знаю, меня это не касается.

— Ну, хорошо! Я — монстр. Я — скотина. Я — идиот, несчастный идиот. Слышишь? Это я должен отвечать за все!

— Успокойся, Франсуа, прошу тебя. Дети внизу. Жак в последние дни так нервничает. Вчера он спросил у меня:

— Что?

— Он спросил… Ты меня немного пугаешь… Ну, ладно! Тем хуже… Он спросил: Какое преступление совершила его мама? Я не знала, что ответить.

— Что ему ответить? Его мама совершила преступление потому, что слишком любила его отца. Поняла?

— Франсуа?

— Не нужно бояться. Я не сошел с ума. Я знаю, что говорю. А теперь иди! Оставь меня еще на некоторое время. Сейчас я спущусь и буду спокойнее. Жаку ничего не говори. Я сам поговорю с ним когда-нибудь. Если бы ты знала, Жанна, какими идиотами могут быть мужчины!

И он повторил, сдерживая свою руку, чтобы опять не хватить кулаком в стену:

— Идиоты! Идиоты! Идиоты!

— Тебе, правда, интересно? Но видишь ли, в том-то и дело, что ничего интересного нет. Они пытались быть счастливыми, как вы, как мы. Они делали все возможное… А теперь папа умер… В этот час…

Свежее дыхание ночи доносилось через открытое окно. Над черной массой деревьев появилась луна. Дети спали. На кухне прислуга заканчивала мыть посуду.

В глубине кресла Жанну почти не было видно, светился только кончик сигареты, запах которой смешивался с терпким запахом ночи.

— … А в этот час мама в белом манто вышла из пансиона Бертолла и прогуливается по Променад дез Англе, где все скамейки обычно заняты, и направляется в казино… Если же у нее обостряется ревматизм, как это обычно случается с ней на юге, то она идет с тростью, и это придает ей вид великосветской дамы в ссылке. А временами за игрой у нее бывает вид настоящей королевы.

Франсуа не шевелился, не курил, не производил ни малейшего шума, и поскольку был одет в темное, то о его присутствии можно было догадываться лишь по светлому пятну лица.

— Может лучше закрыть окно? Ты ведь еще слаб…

— Мне не холодно.

Впрочем, он был укутан в плед, как настоящий больной. Ведь наверху, когда появилась Жанна, с ним случился обморок. Короткий, но тем не менее. Едва Жанна успела по телефону вызвать доктора Пино, как Франсуа уже очнулся.

— Врача не стоило беспокоить.

В больнице Левер прописал ему таблетки, предвидя такие короткие обмороки, Франсуа было достаточно принять лишь одну. А теперь он был под присмотром, как выздоравливающий. Ему захотелось остаться в этой темной комнате, с открытым в ночь окном, рядом с деревьями, с запахом перегноя и пением сверчков.

— Если бы ты знал Стамбул, тебе было бы легче понять. Вся иностранная колония жила в Пера, на холме, где построен современный город. Мы жили в большой квартире семиэтажного дома, новом, белом, с окнами, которые выходили на крыши домов местных жителей и на Золотой Рог. Бебе никогда не показывала тебе фотографии?

Может быть и показывала когда-то раньше, но он не обратил внимания. Первые слова Жанны заставили его задуматься. Разве Бебе в начале их семейной жизни не говорила ему:

— Я хотела бы знать твоего отца.

И вот, через десять лет, у него появилось такое же желание!

— Сейчас, я думаю, жизнь в Турции не такая, как была при нас. А в наше время там было великолепно. Мама была красивой. Ее считали одной из самых красивых женщин Пера. Папа был высоким и стройным; с походкой аристократа, по крайней мере я слышала, как говорили об этом.

— Как он начинал?

— Он приехал в Турцию простым инженером. Если бы бедная мама знала, что я рассказываю тебе обо всем этом! Ты уверен, что не нужно прикрыть окно? Может быть сказать, чтобы Кло приготовила тебе выпить, чего-нибудь горячего? Папина карьера в Константинополе была стремительной. Утверждают, и я думаю, что это правда, что в действительности эту карьеру сделала мама. В то время посол Франции был холост. Мы часто бывали в посольстве, где без конца устраивали обеды или завтраки. Посол часто советовался с мамой по разным вопросам. И это была настоящая хозяйка дома. Понимаешь?