Прайд окаянных феминисток - Страница 9

– Кондиционер полюблю? – удивилась Наталья, несколько оглушенная бурными проявлениями Полининого восторга.

– А? – Полина замолчала, выпустила ее из объятий и неуверенно сказала: – Ну да, и кондиционер тоже…

– Она хотела сказать, что вы меня полюбите, – невозмутимо уточнил Полинин брат и старательно облизал ложку. – Варенье тоже надо захватить, вот это, вишневое. Клубничное – как хотите, а вишневое – обязательно. И хорошо бы все, что есть. Есть еще вишневое в доме?

– В доме вишневого варенья еще тридцать шесть банок. Не считая позапрошлогоднего, – мстительно сказала Наталья, чувствуя, что опять краснеет ни с того ни с сего. Ладно, пусть думает, что это опять от негодования. – Но мы все захватим, конечно, раз вы так настаиваете… А вон и близнецов ведут.

Он оглянулся, увидел парней, которых конвоировали к дому Вера-Надя, и замер с ложкой во рту, изумленно тараща глаза. Нагляделся, вынул ложку изо рта и недоверчиво спросил:

– А такие близнецы бывают?

Все-таки брат Полины был действительно очень забавный. Почти как сама Полина.

– Не бывают, – терпеливо ответила Наталья. – Они даже не родственники. Разве вы не видите? Один – цыган, другой – белорус. Близнецы – это для краткости. Потому что их зовут одинаково: Михаил Медведь. Понимаете?

– Конечно, – бодро уверил ее брат Полины. – Понимаю. Что ж тут непонятно?.. А кто из них кто?

Наталья опять захохотала – как тогда в розовых зарослях, когда он оглядывался и понижал голос, говоря об уголовной ответственности. И Полина захохотала, зажмуриваясь и хватаясь за живот. И даже Любочка потихоньку засмеялась, тоненько и неумело. Наталья так удивилась, что даже смеяться перестала. И тогда заметила, что брат Полины смотрит на нее как-то уж очень пристально, и глаза у него хитрые-хитрые… И весь он такой довольный-довольный…

Он заметил, что Наталья смотрит на него, быстренько сделал мужественное и волевое лицо и деловито скомандовал:

– Женщинам очень быстро собраться. Мужчинам остаться для серьезного разговора.

И Вера-Надя, Полина и Любочка послушно потопали в дом! Вот вам и свобода выбора. Неограниченная. Наталья усмехнулась как можно более саркастично – и тоже потопала в дом, на ходу спросив у близнецов:

– Кто-нибудь смотрит?

– Двойняшки, – отрапортовали близнецы хором. – Не которые черные, а которые Тройня.

Наталья кивнула и краем глаза заметила, как на лице Полининого брата сквозь мужественность и решительность проступают растерянность и изумление. То-то. Растерянный и изумленный он был гораздо забавней.

Ради справедливости надо отметить, что она и сама, наверное, выглядела не менее забавно, когда впервые услышала эту фамилию – Тройня. Двойня по фамилии Тройня. Кто угодно обалдеет. Вот и пусть не думает, что он все здесь узнал, все понял и всех обхитрил.

Хотя Наталья все время ощущала, что все-таки обхитрил. И как же ее угораздило так катастрофически ошибиться на его счет? Вот вам и огромный опыт… Это, наверное, потому, что он все-таки не совсем стандартный мужик. Он – мужик, который, по существу, один вырастил девочку. И конечно, за это время мог многому у нее научиться.

Любочка всегда просыпалась в пять утра. Бэтээр же не знал, что всегда, поэтому когда Любочка в первое же утро – в пять-ноль-ноль – тихонько притопала к нему в комнату и принялась осторожно будить, гладя его лицо маленькими горячими ладошками, он спросонья сначала просто испугался. Вдруг случилось чего-нибудь, или у нее что-то болит, или температура поднялась, или вообще неизвестно что… Он помнил, как Пулька, когда была примерно в Любочкином возрасте, одно время повадилась будить его посреди ночи, чтобы вместе помечтать о том, например, кем она станет, когда вырастет. Или поделиться впечатлением от мультика, который видела неделю назад. Или рассказать страшный сон, который, впрочем, ни разу рассказать не сумела – сразу забывала. Припрется посреди ночи, разбудит его – причем не как Любочка, а требовательно и грубо, – начнет что-то говорить – и тут же засыпает, прижавшись к его боку. А ему – терпеть и не шевелиться, чтобы опять ее не разбудить. Тетя Варя говорила, что это нормально, это с детьми бывает, особенно с девочками. Детям надо к кому-нибудь прислониться. Днем еще ничто, днем они делами заняты – играют, едят, на горшке сидят, гуляют, капризничают… А ночью растут, меняются, – и ощущают это, и их это тревожит, а почему тревожит – этого они не понимают, вот и стараются прислониться к кому-нибудь большому, уже выросшему, и успокоиться: вот ведь уже вырос – и ничего. Так, может, и со мной ничего… Если бы мать была – к матери прислонялась бы. Большинство детей прислоняется к своим мамам… Вот так тетя Варя объясняла бесцеремонное Пулькино поведение, и Бэтээр терпел, хоть в то время систематически не высыпался и уставал страшно, потому что это был первый год работы их с Васькой мастерской и последний год его института. Да еще тогда он с Лилькой познакомился, бегал за ней, как семиклассник, жениться мечтал… Пулька все его мечты с корнем вырвала в тот день, когда он привел Лильку знакомить с тетей Варей и Пулькой.

– Жениться будете? – спросила Пулька, строго разглядывая невесту брата с ног до головы, – точно так же, как разглядывала его в первую встречу. – А… Ну ладно. А когда вы детей народите? Сначала или когда женитесь?

Лилька, шарахнув дверью, бежала из его квартиры, как трепетная лань от голодного тигра, и он еле ее догнал. Лучше бы и не догонял. Трепетная лань, вся в красных пятнах, со слезами на глазах и с перекошенным от ярости лицом, залпом выдала все, что думает о нем, квашне и подкаблучнике, о его тете Варе, горбатой карлице, и особенно о Пульке, стерве малолетней, которая уже научилась сплетни собирать… Из всего этого Бэтээр сделал вывод: жениться на Лильке не надо. Повернулся и ушел. Лилька через месяц вышла замуж за какого-то приезжего, еще через пять месяцев родила сына – вполне здоровый ребенок, нормально доношенный, крупный и красивый, только чернокожий, – а потом с приезжим развелась, оставила сына у матери и уехала куда-то на заработки. Бэтээра долго мучил вопрос, откуда Пулька могла узнать, что Лилька ждет ребенка. Оказывается, она и не знала ничего, просто мечтала, чтобы у брата были дети, чтобы он переключился на них и отстал от нее со своим воспитанием, – вот и спросила. А Лилька решила, что ее расшифровали, и распсиховалась до потери контроля над ситуацией. Бедолага. Лильку было жалко – Лилька симпатичная была. И себя было жалко – мечты порушились. А на Пульку он днем злился, а ночью просыпался от ее пинков и тычков, выслушивал ее сонное бормотание, а когда она наконец засыпала – боялся пошевелиться и при этом испытывал к ней благодарность. Наверное, не за то, что его мечты порушила, а за то, что прислонялась к нему. К тете Варе прислоняться нельзя было, тетя Варя уже болела сильно, слабенькая была, лежала все время и задыхалась, и Бэтээр запретил Пульке тревожить ее по ночам.

Любочка проснулась в пять утра – все-таки уже не ночь, ничего страшного. Бэтээр, ничего не зная о ее привычке, всполошился, но она тихо сказала:

– Тут очень много комнат. Я заблудилась. Можно, я с тобой побуду? Немножко…

В полумраке невыразительного облачного утра все ее синяки и шрамы выглядели особенно страшно, сливались в дикий узор, в нечеловечески жуткий узор, как же она выжила, одинокая Любовь… Смотреть на это было невозможно, и Бэтээр схватил с кресла свою вчерашнюю футболку, стал торопливо надевать ее на Любочку, бормоча что-то об открытом окне и холодном воздухе.

– Ну, что ты, Бэтээр, – тихо сказала Любочка, снисходительно улыбаясь. – Совсем не холодно. Когда я на балконе спала – тогда было холодно. Особенно если снег. Но меня Муся грела. Она очень теплая была. И большая…

– Муся – это кто? – спросил он, осторожно поднимая Любочку, укладывая ее рядом с собой и заворачивая в футболку как следует, а то эта футболка ей не просто до пят была, а сантиметров на двадцать длиннее.