Позывные дальних глубин - Страница 8
Отсек содрогнулся.
— Тётка видит, что мужичкам от её заморочки совсем худо, — всё так же невозмутимо излагал свою байку Дымарёв. — Добежала до ближайшей телефонной будки и вызвала скорую помощь. Потом, сердобольная душа, этим ханурикам передачки в больницу носила. Они же, твари неблагодарные, в суд на неё подали, как только выписались, якобы, за причинённое увечье.
— Ну и как, судили её? — не утерпев, спросил кто-то из матросов.
— Как полагается, — подтвердил минер. — Закон есть закон. Только такого весёлого суда в Одессе отродясь не видели. Судья, говорят, под конец не мог уже вопросы задавать — все за живот держался. А оба заседателя — те едва со стульев не падали… Однако, приговорили её, бедолагу, к десяти стукам отсидки, как за мелкое хулиганство. С тех пор тётушка моя, вплоть до скончания дней своих, в популярности могла потягаться, разве что, с самим Дюком Ришелье. Не хочу врать, но на её доме, где жила, собирались даже мемориальную доску повесить.
Согнав с лица невольную улыбку, Непрядов вышел из своего укрытия. Моряки поутихли, расступаясь.
— Я думаю, вывод всем ясен, — сказал Егор, как бы подытоживая. — Не приставайте по ночам на кладбище к незнакомым девушкам, это неприлично.
Продолжая весело сопереживать, моряки начали расходиться по своим койкам. А минёр ждал, что ему скажет командир.
Егор лишь погрозил пальцем, как бы намекая, что в принципе он не против таких «посиделок», да только проводить их надо не в столь поздний час. Всё поняв, старлей клятвенно приложил руку к сердцу, обещая тем самым больше не нарушать корабельный распорядок.
Минёр всё же пришёлся Егору по душе: с таким в море не соскучишься. Да и специалист он, судя по всему, был вполне толковый. Лишний раз командир убедился, что с экипажем ему всё-таки повезло. Поэтому в свою каюту он вернулся в отличном расположении духа. Не раздеваясь, лёг поверх одеяла, укрывшись меховым кожаным регланом. В каюте было довольно прохладно. Электрогрелка кое-как согревала ноги, а голову студило. Но не привыкать: сон постепенно брал своё. Мысли сплетались, наплывая одна на другую, возникали какие-то путаные видения.
…Наконец, отчетливо проступил конвой. Но не силуэтами отдельных кораблей, следующих в ордере заданным курсом, а в образе каких-то водяных чёрных змей. Непрядов пробовал их ловить руками, они же, извиваясь и злобно шипя, ускользали от него… Потом возникла тётушка минёра, чем-то похожая на мегеру, и стала жаловаться, что начинает лысеть, а потому Егор должен ей наловит на парик этих самых змей. Егор наклонялся, шаря руками в воде, только змеи скользили всё мимо, да мимо. Тётка грозила пальцем и ехидно хихикала: «Смотри, командир, не наловишь — женишься на мне…»
Вздрогнув, Непрядов проснулся. Ощущение неизъяснимого страха не проходило. Начала донимать дрожь. Сообразил, что реглан сполз на пол. «Приснится же такая вот чепуха, — подумал Егор, вновь накрываясь. — А дед бы сейчас враз растолковал, к чему змеи, а к чему — покойница…» Припомнилось, дед как-то уверял, что крещеному все сны «в руку», а просто так, без умысла Провидения, во сне и пустячок не привидится. С невыносимой тоской вновь подумалось о родном доме, о жаркой печке, долго державшей тепло даже в самые лютые крещенские морозы. Хорошо бы опять прилечь на старый кожаный диван и до бесконечности слушать в тепле и неге, как потрескивают в печке сухие поленья, как верещит себе миляга-сверчок и как монотонно бормочет перед иконостасом дед, выпрашивая у небес для своего внука лёгкого пути, да спокойной воды, будто и впрямь в океане такое возможно.
Но что бы там ни было, Непрядов всем этим жил и дышал, этим и согревался в холода полярной ночи.
3
Лодка наткнулась на конвой в самый неподходящий момент, когда по трансляции объявили всегда и всем желанное «команде обедать» и когда бачковые уже разливали по мискам пряно дымящийся консервированный борщ. Зычный ревун, покрякав со злой издёвкой, надолго оставил всех натощак.
— Вот так и наживаем себе язву желудка, — для порядка бубнил Целиков, помогая вестовым убрать со стола посуду, чтобы затем здесь же развернуть под ярким софитом свою операционную. Но его никто не слушал. Моряки, прожёвывая на ходу сухой хлеб, ошалело проскакивали по узкому коридору из первого отсека в центральный, торопясь быть по местам на боевых постах. И только штурман Скиба, торопливо одевавшийся рядом, позволил себе напомнить известный эпиграф Пушкина: «Где стол был яств, там гроб стоит…» На что суеверный доктор тут же отреагировал: «Тьфу на вас, Андрей Борисович, так вот и накаркаете беду. Если уж вам так хочется, чтобы здесь гроб стоял, то и ложитесь вот сюда сами, — для большей убедительности он пошлёпал рукой по столу. — Я вам отрежу чего-нибудь «на бис», как в том анекдоте… Может, и выживете ещё, точно не обещаю.
Оба приумолкли, заметив появившегося в дверях своей каюты Непрядова.
— Здоров, прямо как бык, — поспешил штурман упредить вопрос командира. — И температура в норме. Правда, док?
Не успел Целиков и рта раскрыть, как Скиба уже исчез в соседнем отсеке.
«Лихой у меня народец, с такими не пропадёшь», — заметил про себя Егор, ныряя в отверстие лаза вслед за штурманом.
Лодка легла на курс сближения и начала осторожно подкрадываться к конвою, стараясь ничем себя не выдать. Она зловещим призраком скользила в глубине, будто смертоносная барракуда, готовая напасть из засады на свою жертву.
А роль этой жертвы исполняла плавбаза, шедшая в сопровождении двух противолодочных кораблей и тральщика переменными курсами, предвидя угрозу из глубины. План атаки уже созрел в егоровой голове. Глядя на планшет, он чётко представлял себе, как надо действовать, чтобы занять самую подходящую точку для залпа. Очень кстати поблизости оказалось ледяное поле, вдоль кромки которого можно незаметно сблизиться с «противником». И глупо было бы этим не воспользоваться, полагал Непрядов. Противолодочники непрерывно «обстреливали» водную толщу ультразвуковыми посылками гидролокаторов, но субмарина оставалась для них пока что невидимой — ледяное поле экранировало, не давая на их рекордерах чёткой картины глубин.
Стрелять предстояло двумя практическими торпедами. Готовясь к выбросу сжатым воздухом за борт, они жадно вбирали в курсовые приборы необходимые поправки. Там, на острие практических боеголовок, нацеленных пронзать океан, были теперь сконцентрированы командирская мысль и воля. И всё это стократ множилось усилиями экипажа, напряженно работавшего на боевых постах. Акустики щедро давали пеленга, штурман тотчас помечал их на планшете, а торпедный электрик — вводил в автомат торпедной стрельбы, который с бухгалтерским беспристрастием отщёлкивал исходные данные для поражения главной цели. И не было сомнений, что рулевой с точностью до градуса удержится на боевом курсе, а боцман — до сантиметра на заданной глубине. Не подведут и электрики, выдавая заданную скорость. Но будь на то командирская воля, передаваемая по телеграфу из центрального в шестой отсек, и можно будет прибавить ходу, чтобы их «барракуда» без промаха вцепилась бы зубами своих торпед в тело обречённой жертвы.
Непрядов, как и всегда в азарте атак, был предельно сосредоточен и твёрд. Его властный голос звучал в отсеке непререкаемым приговором команд, возникавших мгновенной реакцией на поступавшие с боевых постов доклады. Егор напрягался до полного предела как целеустремленный фанатик, для которого весь смысл его существования сводился теперь к последнему выкрику «пли».
Чижевский вместе с замполитом держались тем временем около рубки акустика. Оба как бы с опаской сторонились одержимого атакой командира. Решительный и сильный, он в эти минуты всех подчинял своей воле, внушая повиновение и невольный страх. Собенин, подгадав момент, попытался было ради любопытства заглянуть в планшет, который вёл старпом, и при этом как-то неловко наткнулся на Непрядова. Тот лишь метнул гневный взгляд, словно пригвоздив на месте, мол, не путайся под ногами. И замполит сконфуженно попятился на прежнее место. Льву Ипполитовичу именно сейчас досмерти хотелось какого-то активного действа, как при старом командире, который советовался с ним вплоть до мелочей, порой даже излишне навязчиво и нудно. Да только взошедший на мостик новый командир всецело владел ситуацией и в советах, по всему чувствовалось, не нуждался. Оттого-то Лев Ипполитович страдал и маялся, не находя себе места и хоть какого-то дела в столь ответственные минуты боя. А конкретным делом для него могло бы стать его комиссарское слово, какой-никакой совет по ходу атаки. Но только что путного мог он дать в этом запредельном для него подводном действе, если на флоте пребывал, как говорят, без году неделя.