Позови меня трижды - Страница 20
Утром Катя вышла из подъезда, размышляя над тем, как неправильно строители делают в домах подъезды. Идешь в школу, куда идти-то и так мало приятного, а тебе еще при выходе из подъезда ветер прямо в морду шибает. К соседнему дому шли несколько старух в заношенных драповых пальто с большими хозяйственными сумками. Впереди топала высокая мрачная бабка с топором в авоське. Катя с враз опустившимся куда-то сердцем поняла, что это и есть Анастасия. Та махнула старушкам рукой, чтобы они шли пока без нее, а сама подошла к замершей у подъезда Кате.
– Это ты – Катя, подружка Маргошина? Говорят, в шарик видеть можешь?
– Я самая, только я уже ничего не вижу!
– Врешь! Да, ладно… Мы к Марго пошли, обмыть надо, по-людски проводить. Участкового уже предупредили, он каку-то бумажку сделает, чтобы ее на кладбище зарыли. Вот жизнь, без бумажки и в землю не зароют! Попик к обеду отпевать придет. Надо скорее ее схоронить. Ленку ждать не будем, все равно не приедет, крапивно семя. Когда на кладбище у нее будем, здесь такое начнется! Все пьянчуги заводские грабить Маргошку сбегутся, сейчас из-за этой комсомольской стройки столько отребья в город понаехало… Ты домой раньше восьми не ходи, не надо тебе это видеть.
Из подъезда Макаровны вышла сухонькая старушка и крикнула: «Настя! Нам без тебя не отпереть! Колуном надо замок отжать, иди скорее!».
– Щас! Куды спешить-то? Чай, Маргарита не сбежит! Я живу у «Крестика» в доме желтом двухэтажном, старух на лавке спросишь – укажут. Сама приходи, звать не буду! Много чести такой сопле!
– А я не приду!
– Не зарекайся! Иначе, дорога будет тяжкой. Ладно, Катюша, просто я из-за Марго расстроилась. Как это она так? Никого не предупредила, главное! Мы-то в таком возрасте это уж заранее узнаем. Это вы, пока молодые, смерти не чувствуете.
– Она мне говорила… Ну, что Бог есть, и что помрет скоро. Беспокоилась о домовине…
– Совсем тогда непонятно, сдвинулась она, что ли, на старости лет? У меня сон был нехороший, соседке ее позвонила, а та достучаться не смогла… Вот мы и двинули.
Анастасия повернулась к Кате спиной и, бормоча что-то себе под нос, побрела крушить дверь у Маргариты Макаровны.
На занятия Катя не пошла. Она подкараулила Тереха у школьного титана, на этаж старших классов ее уже нарочно не пускали.
– Здорово, Катюха! – сказал запыхавшийся Терех, наливая в алюминиевую кружку воду. Он был вес красный, и Катя подумала, что он, наверно, опять кого-то бил в туалете.
– Терех, я это… Не могу сегодня одна, в класс тоже не могу… Макаровна-то померла ночью, а перед этим… Ты смеяться не будешь?
– Да я вроде с утра дебилом не был. Может, правда, ты чего скажешь, так стану.
– Она приходила сегодня ночью ко мне молодая и красивая. Представляешь, наяву! Мне бы у нее вещи надо кое-какие забрать, но раньше восьми туда нельзя идти, там бичи со комсомольской стройки мародерствовать будут. А темнеет сейчас рано.
– Слушай, я туда не пойду и тебя не пущу! А если на душе из-за этого всего погано, то давай, вали в гардероб. Уборщице скажи, что тетрадку дома забыла, а то пальто не отдаст. Я тебя за углом встречу, и пойдем, пошляемся!
– Нет, я на улицу не хочу, там ветер, погода еще поганей, чем на душе. Пошли на чердак?
– Ладно, я только за пончиками в буфет схожу, там Танька классом дежурит – она отоварит.
Весь день они валялись на тюках пакли на школьном чердаке. После дежурства в столовой к ним пришла Танька, а с физики сбежали еще его одноклассники – Бобка и Кузька. Жили они в соседнем подъезде их дома, поэтому частенько играли с Катей и Терехом во дворе.
Под чердаком были квартиры двух уборщиц и учителя рисования, поэтому они вели себя тихо. У них один раз уже вышла история, когда Терех и Кузька курили, а папиросы плохо затушили, и пакля начала тлеть. Дым повалил через деревянные перекрытия в эти самые квартирки, на чердак сбежался народ. Ребята, сняв с себя пиджаки, лупили ими по пакле. Кузька тогда показал себя у директора героем, он сказал, что курил один, а Терех на его крик тушить прибежал. Иначе Тереха бы точно выгнали из школы, а Кузьку отстоял отец, пригнавший на школьный двор свой бульдозер заровнять спортивную площадку. На чердачную дверь навесили огромный амбарный замок, к которому Терех сразу же подобрал ключ.
Под самый вечер они все пошли домой. За весь день Терех при всех ни словом не помянул причину их повального чердачного разгула. Да и Катя избегала говорить об этом. Танька целиком была поглощена своей почти взрослой жизнью. Она без умолку болтала о каких-то парнях из их класса, которые были ей совершенно безразличны. Просто она поражалась их глупости, смешному поведению на уроках и их запискам. Еще ее очень раздражала одноклассница Зелька, которая из вредности лезла ко всем парням, писавшим Татьяне записки.
А Кузька и Бобка рассказывали анекдоты, но Терех обрывал их, когда они переходили границы приличий и начинали поматериваться.
Бобка неожиданно для их компании стал лучшим барабанщиком их дружины. Катя завидовала ему со страшной силой. Ее почему-то не продвигали никуда по пионерской части, в тимуровцах она себя, по мнению вожатой, не проявила. А в барабанщики запросто попадали самые отпетые двоечники и хулиганы, как Бобка. У них это здорово получалось – барабанить! Они шли впереди дружины, гордые, строгие, в белых перчатках! И вся дружина равнялась только на них, выбивавших упругую ритмичную дробь. Несправедливость с этими барабанщиками была просто ужасной. Каждая дружина гордилась своими барабанщиками, они получали путевки в лучшие пионерские лагеря, они ходили в городской Дом пионеров, где с ними проводили барабанные занятия и показывали кино про контразведчиков. А потом они из этого Дома пионеров выбегали всей барабанщиковской толпой с визгом, барабанами наперевес и без шапок. Тут такое начиналось! Потому что сколько хулигану кино не показывай, белые перчики и палочки клиновые не навяливай, он все равно так и останется дворовой шпаной.
С чердака они спустились по одному. После Тани пошла Катя, домой она бежала сломя голову, начинало стремительно смеркаться. В небе уже висел бледный тоненький месяц.
Очень плохо, что Терех с ней не пошел. Катя не знала куда себя деть, но чувствовала, что бессонница ей обеспечена. В половине десятого вечера она не выдержала и отправилась к Марго одна.
Катя со страхом вошла в подъезд с вывернутой лампочкой, в темноте она по памяти нашарила незапертую дверь Макаровны. В крошечной прихожей она без особой надежды надавила на кнопку старого выключателя, но тусклый свет загорелся. Правда, в других местах старухиной каморки света не было, потому что висевшие там абажуры были срезаны с кусками проводов. Неверный лунный свет освещал разоренную квартиру Маргариты Макаровны. Большой дубовый шифоньер не удалось сдвинуть с места никому, поэтому у него просто сорвали зеркальные узорчатые дверцы. Все остальное поддалось транспортировке.
Уносили скарб впопыхах, на стене остались клочки от коврика с романтической сценой, пришпиленные крепкими гвоздиками. Было совершенно пусто, с пола Катя подобрала маленькую дорожную иконку и осколки блюдца с синей розой, из которого покойница так любила пить чай. Лучик электрического света из коридора выхватывал кусок внутренней кедровой обивки шкафа, и Катя поняла, что одна из панелей – съемная. Она подошла, отодвинула ее, сунула руку в образованную между шкафом и стеной нишу и достала увесистый докторский саквояж. Потом она прошла на кухню и чуть не упала там, поскользнувшись на раздавленной жабе. Все было побито, порушено, оставаться здесь Катя больше не могла.
У самого выключателя за наружную проводку была заткнута старая пожелтевшая фотка с узорчатыми краями, на которую не польстился никто из мародеров. Катя с дрогнувшим сердцем вынула фото на твердом старинном картоне. С него, прямо ей в душу глянула молодая красивая Маргарита в шелковом дамском демисезоне с пушистой горжеткой и кокетливой шляпке с райскими перьями. Катя сунула снимок за пазуху, к занывшему болью сердцу. Она погасила свет и вышла в темноту подъезда, но теперь, после этого фото, она уже ничего не боялась.