Позови меня трижды - Страница 16

Тетя Галя ходила по квартирам и собирала подписи на какой-то бумаге, где Валерий характеризовался в целом положительно. Из-за ее вытертого пальто выглядывали близнецы и жалко улыбались Катьке. Мама совала тете Гале какие-то деньги и горячо говорила, что вот кого бы давно следовало посадить, так это они с Галей знают, но чтобы Валерку… Горе-то какое! Общественным защитником на суде был сам Лев Абрамович. Ничего не помогло. Валерку посадили. И выходя утром в школу, Катя даже не могла смотреть на его окна.

После того, как Валета посадили на шесть лет, их компания распалась, а вечерние посиделки сами собой закончились. Терех с головой погрузился в свои аквариумы. Иногда по воскресеньям он водил Катю в кино в деревянный клуб. Деньги у него были свои от продажи мальков. И она, забывая обо всем на свете, хохотала над всеми приключениями Шурика тоненьким заливистым смехом. По дороге к дому ее смех высыхал, и входили они в подъезд уже совсем мрачные. Терех чувствовал себя очень виноватым за то, что случилось с Валетом, но на самом деле ничего тогда он сделать не мог. Так уж все вышло.

Тереху очень нравилось, когда Катька смеялась, он хотел бы, чтобы смеялась она чаще, но ничем, кроме кино, ему не удавалось ее развеселить, она только пугалась. Жалко ему было маленькую Катьку, короче.

Однажды он купил ей на базаре у нуждающейся старушки маленькую красивую сумочку с вышитой сорокой. Катя снова перепугалась теперь уже за него, и он дал ей честное слово, что эту сумочку он не крал. Но Катя все равно прятала сумочку от мамы. Она взяла с Тереха еще два честных слова: одно про то, что он не будет пить водку до двадцати лет, а второе – про то, что он никогда не пойдет в подвал к Кролику. Она тихонько таскала ему читать мамины «Роман-газеты»: «Убить пересмешника», «Ледовая книга», «Один день Ивана Денисовича», «Сон вначале тумана»… Терех увлекся чтением, это немного успокоило Катю. Но после Валерки, о котором теперь дома нельзя было даже вспоминать, она все равно страшно переживала за Тереха, который так и норовил ввязаться в каждую школьную потасовку.

Вот и появилась королева пасьянса, вот сейчас она все нам расскажет… Знаешь, мы одно время с Настей спичками торговали на рынке, ты на рынке была? Там, где теперь овощной ряд стоит, две лавки купца Забродина были. Вот мы там с Настей и стояли, в затишке от ветра. А рядом с нами цыганка стояла, гадала за кусок хлеба. Она считала, что дама пик с другими пиками – просто добрая старушка. Ложь во спасение. Столько горя у народа было, столько горя, и редкий пасьянс обходился без такой доброй старушки. Да только чо я-то тебе врать буду? Ну, не молодая она, вернее, может по годам-то и молодой оказаться, но душа у нее старая. С трефами – злодейка, это точно. И вообще несет она в себе размолвку, скуку смертную. Скука – смертный грех, слыхала? И волю дамы пик всегда многократно усиливает вот эта пиковая девятка. Только что скажу тебе, пики – это только пики. Иногда пиками нас сама судьба ведь подталкивает к чему-то. К тому, к чему никакими пряничками бубновыми не заманишь.

Да-а… Все ложь вокруг тебя, все обман, да разве ты поверишь? Не верь, милая, не верь! Крылья есть – лети! А вдруг получится?

Обещали по радио пятидневку, обещали, да обманули, как всегда. В конце квартала папа с мамой иногда работали и по воскресеньям. И как-то в такое рабочее воскресенье хлеба в доме к вечеру не оказалось, потому что после кино к ним в гости зашел Терех, воспользовавшись Катькиной неприкаянностью, и сожрал весь хлеб с вареньем. Поэтому вечером мама послала Катьку в магазин, пока его не закрыли.

С тяжелым сердцем Катя вышла с хозяйственной кошелкой из квартиры. В темноте у самого выхода из подъезда кто-то копошился. Лампочка была здесь, как всегда, вывернута какой-то хозяйственной сволочью. Танька рассказывала, что однажды ее в темноте поймал дядя Вася из первой квартиры, так она едва от него отбилась. У этого дяди Васи была какая-то справка, по которой он, что хочешь, мог делать. Правда, отпускали его из больницы с этой справкой очень редко, только по праздникам. И хотя день был не праздничный, Катя замерла на площадке, боясь спуститься ниже.

– Не бойся, это я!

Катька с трудом различила в темноте знакомые контуры Макаровны в платке. Она почти не изменилась, но только детей с ней перестали оставлять, потому что мамам с маленькими детьми государство дало большой отпуск до самых ясель. В дворе у них с младенцами наступило некоторое затишье, никто теперь к Макаровне не ходил, а после ее приезда из Барнаула перестала вызывать на переговоры даже Ленка. Поэтому Макаровна частенько стала закладывать вместе с опустившейся пьющей старушкой из их подъезда. Периодически она появлялась у них на первом этаже и долго скреблась в темноте, когда в подпитии не могла найти входную дверь. Катя иногда встречала ее здесь и спящей у стояка центрального отопления, и от нее крепко пахло мочой.

– Кать! Ты не в магазин идешь?

– Ага!

– Возьми мне молока бутылку и хлеба! Денег у меня нету чо-то, у тебя сдача-то будет?

– А я не считала, кассирша, поди, сосчитает!

– Ну, возьми, а? Матери скажешь, что денежку потеряла, а?

– Да, ладно! Но Вы уж не пейте так! Всю пенсию, поди-ка, пропиваете! Старая, а в подъезде иной раз валяетесь обсиканная!

– Ты иди, Катька, быстрее, а то сейчас поругаемся, и я опять буду голодная сидеть!

У Кати в школе были тимуровцы. Она и сама ходила с ними помогать старым одиноким людям. Но ей это очень не нравилось. У одной старушки, которой они мыли полы и стены в кухне, была взрослая незамужняя дочь, она работала в райкоме комсомола и проводила у них в школе большие комсомольские собрания. До этих собраний Катерина, конечно, еще не доросла, но Танька рассказывала, что длились они по пять часов, и как-то она на таком собрании чуть как Макаровна не обсикалась. У Катиных родителей парткомы тоже длились очень долго, но никто к ним с помощью не ходил, целиком полагаясь на Катькину сознательность. Нет, не доводилось Екатерине встретить в тимуровцах людей, действительно нуждавшихся в их помощи. У ветерана войны, для которого она ходила в аптеку, был внук – ученик параллельного класса. Когда Катя с девочками приходили к ним, он громко смеялся и кричал деду: «Дед! К тебе пионерки – всем ребятам примерки пришли! Давай, в магазин их гони, мне некогда!».

А к Макаровне, никто из них не ходил, хотя многие из их двора в ихнее время сами сикались у нее под столом на байковом одеяле. У пионервожатой такой и в списке не было. Может, оно и к лучшему. Все-таки те, к кому они ходили ишачить, были трезвые и сухие.

Катя купила все, что заказывала мама и Макаровна. У нее осталось всего две копейки, а если учесть буханку хлеба за 18 копеек и бутылку молока за 30, то сдать ей для мамы должны были, в аккурат, 50 копеек. Столько у них по понедельникам брали в школе за обеды. Она маме вполне могла сказать, что сдачу на эти обеды возьмет, а учительнице соврать, что потеряла. А с Терехом она все равно голодной не останется.

В их подъезде Макаровны уже не оказалось. Катя забежала к ней и постучалась. Старуха тут же открыла дверь, Катя сунула ей бутылку и хлеб и медленно пошла к себе, думая, что если Макаровна ее не окликнет, то все люди – сволочи.

– Спасибо! Ты, Кать, заходи вечером! Маме скажи, что гулять пошла, – тут же крикнула ей вслед бабка.

– Меня теперь гулять не пускают, – обернулась к ней Катя. – Только на площадке у двери стоять разрешают недолго. К Тереховым-то редко теперь хожу.

– Это из-за прынца нашего? Из-за Валерика? Так ведь не ты же с ножиком дралась!

– Мама боится, что скоро буду.

– Зайди-зайди, а то дожилась, ети твою мать, что словом перекинуться не с кем.

Катя понесла продукты домой, размышляя над тем, что имела в виду Макаровна, вспомнив ее маму. Дома папа спал после работы, а мама перебирала антресоли. Катя сказала, что зайдет перед сном к Таньке Тереховой позаниматься природоведением, она не могла придумать еще чего-нибудь, в чем бы ей могла помочь Танька, с трудом тянувшаяся в десятом классе на гольные тройки. Мама фыркнула и пробурчала под нос: «Так и скажи, что к Тереху пошла на рыб посмотреть! А то Таньку и природоведение приплела! Недолго только, а то не знаешь, что этому урке в голову придет! Все же гад он, этот твой Терех!».