Пожиратели звезд - Страница 75
Может быть, теперь ему стоит больше интересоваться отдельными людьми, нежели массами; поближе знакомиться с ними, а не взирать на них со сцены; садиться в зрительном зале, а не смотреть на них издалека в свете прожекторов; поменьше вкладывать грома и молний в свой голос и побольше сострадания – в слова; и хотя он решительно склонен был продолжить свой крестовый поход на вселенское Зло, стоило, наверное, отказаться от стилистических красот, от священного красноречия, от полета орла над вершинами и посвятить себя – нет, не всему миру, не Земле в целом – одному единственному кварталу, одной какой-то улице, нескольким домам. Может быть, он немного поднадоел Господу и Всевышний преподнес ему этот урок, дабы он научился соизмерять масштабы своей задачи. Следовало более милосердно относиться к Господу, как если бы Он тоже принадлежал к роду человеческому. Он даже иначе – снисходительно, чуть ли не благосклонно – взглянул на не отходившего от него ни на шаг, словно искавшего у него защиты несчастного кубинца; ведь не виноват же бедолага в том, что одарен… нет, скорее отягощен – одернул себя д-р Хорват – столь необычайным талантом; к тому же вполне понятно, что человек пытается заработать себе на хлеб тем, что получается у него лучше всего.
А истина заключалась в том, что молодой д-р Хорват малость чокнулся от всех свалившихся на него шишек; его лучезарная улыбка и почти эйфорическое выражение лица уже несколько беспокоили товарищей по несчастью.
Ехавшая следом за ним индеанка лучше, чем кто-либо из них, вписывалась в окружающий пейзаж: казалось, она веками вот так – в разноцветных тряпках и фетровом котелке – покачивалась в седле; недоставало разве что пары корзин из ивовых прутьев с овощами или цыплятами, водруженных на круп лошади. Извечная фигура для этой страны: таинственное, познавшее, наверное, все тайны лицо, за которым на самом деле не кроется ничего кроме абсолютного отупения, свойственного закоренелой «пожирательнице звезд»; миссионер решительно склонялся уже к тому, что в пережевывании этих листьев нет ничего дурного; в сложившихся обстоятельствах любой врач прописал бы аналогичное лекарство; он даже подумывал о том, не следует ли ему попросить пару листиков масталы, чтобы избавиться на какое-то время от чувства голода, снять усталость и поднять дух.
Адвокат размышлял о тех сложностях, что возникнут очень скоро, когда он станет приводить в порядок земные дела лучшего из своих клиентов, ликвидировать его тайные счета в Швейцарии и разные другие предприятия, разбросанные чуть ли не по всему свету. Раздумывал о том, с кем именно следует вести переговоры, с кем он должен связаться для получения инструкций – при мысли об этом по спине у него пробежал холодок.
Профиль молодой испанки вырисовывался на фоне неба – спокойный, безучастный и таинственный, как само небо; и тот, кому никогда уже не бывать больше Отто Радецки, – с букетиком сиреневых цветочков, что здесь зовутся Dios gracias, он ехал верхом рядом с ней, не будучи, впрочем, уверен в том, что присутствие его не осталось незамеченным, – думал о том, что в конечном счете есть в этом мире некое волшебство – одно единственное, что Небеса одарили все-таки людей талантом – единственным и потрясающим, – люди частенько оставляют его про запас в своем сердце, но в нем самом он сейчас проснулся и растет – растет и крепнет по мере того, как он смотрит на эту девушку.
Барон дремал в седле.
Не было еще такого события, что могло бы сбить его с толку или удивить; он знает: людям предстоит еще долгая дорога длиною в несколько тысяч световых лет, прежде чем из жалких комедиантов они превратятся в подлинных артистов, станут свободными, вдохновенными созданиями, исполненными собственного достоинства; для этого необходимо наличие гения, и вряд ли стоит надеяться, что подобной степени совершенства они достигнут при его жизни; тем не менее он склонен был оставить за ними такую возможность и будет и дальше с любопытством, скрытым под маской полного безразличия и отсутствия, путешествовать по свету, зорко высматривая в окружающем мире хоть какой-нибудь намек на подлинный талант.
Чарли Кун впервые в жизни ехал на лошади и совсем не склонен был испытывать наслаждение от такого события; куда осмотрительнее было бы сойти с дороги, но он спешил и ломал голову над тем, летают ли сейчас самолеты, или же ему придется потерять еще немало дней. Перед самым отъездом из Штатов он слышал разговоры о кое-каких номерах, и ему не терпелось увидеть их прежде, чем его опередит еще какой-нибудь искатель талантов. В Гаване обнаружился один любопытный фокусник – толпа, похоже, от него без ума – вроде бы ничего очень уж нового или необычного, но публика валом валит, и не исключено, что за этим кроется подлинное дарование; а в Мадрасе в одном из мюзик-холлов – один «неуязвимый», которого можно протыкать в самых различных местах, причем не булавками – этак любой может, – а шпагами, и без единой капли крови. Номер и в самом деле многообещающий, если, конечно, все это правда, – он давно уже привык к разным байкам о великих артистах, способных кого угодно ошеломить своими сказочными дарованиями. При ближайшем рассмотрении они оказывались, как правило, самыми заурядными бродячими артистами.
Подобными россказнями люди его профессии утоляют жажду несбыточного. Тем не менее он всегда был готов сломя голову нестись куда угодно, не в силах побороть извечную надежду, и давно уже решил заниматься этим до тех пор, пока сердце совсем не сдаст – а может быть, и чуть дольше.
Месье Антуан прочно сидел в седле, жонглируя тремя камушками, и испытывал необыкновенное удовлетворение от этой забавы. Нет, он вовсе не смирился, но в конечном счете быть живым и иметь возможность жонглировать тремя камушками – не так уж и плохо. Сам не зная почему, он чувствовал себя так, словно совершил какой-то великий подвиг. Наверное потому, что остался в живых, ибо знал теперь, что не так уж это и просто, что люди не слишком одарены в этом отношении и, в конечном счете, всегда проваливают номер.
– Что есть смерть? – глядя на небо, рассуждал тряпичный Оле Йенсен. – Не что иное, как отсутствие таланта.
Музыкальный клоун исполнял на своей скрипочке какую-то еврейскую мелодию – очень нежную.