Пожиратели звезд - Страница 7

Рядом с ним месье Антуан, сложив руки на груди, продолжал горячо расписывать свою расчудесную манию: страстное желание во славу своей страны и во имя всего рода человеческого совершить подвиг, недоступный доселе ни одному Гераклу.

В третьем «кадиллаке» Джон Шелдон (Гласе, Виттельбах и Шелдон), представлявший деловые интересы Альмайо в Соединенных Штатах – ряд отелей, нефтяные скважины, авиалиния, объемистый портфель акций в швейцарских банках, не говоря уже о десятках других предприятий, еще пребывавших «в пеленках», но достаточно мизинцем шевельнуть, и они придут в движение, – сидел возле тщедушного молодого человека, ничем, за исключением гривы темных волос и великолепных кистей рук, не примечательного. Адвокат знал, что времени на обсуждение дел с Альмайо у него будет очень мало: диктатор, как всегда, откажется просмотреть документы, нетерпеливо отбросит их, пробурчав свое обычное «о’кей», затем направится к бару, где один за другим последуют многочисленные бокалы мартини, предшествующие ужину; потом будет «Эль Сеньор» и вечеру проведенный в весьма сомнительном обществе с какими-то девицами, имен которых генерал никогда не помнит. Часа в два ночи, из-за того что адвокат откажется присутствовать на «маленьком представлении» в исполнении двух или много более того девиц в апартаментах генерала, Альмайо, как обычно, закатит сцену: последуют насмешки и особенно обидные шутки – как и большинство индейцев, будучи пьяным, генерал либо становится агрессивным и начинает ругаться, либо впадает в своеобразное одурело-тупое состояние. А наутро будет отъезд, досадное чувство унижения оттого, что в интересах дела пришлось вытерпеть положение и общество, разговоры и отношения, которые он, будучи убежденным демократом, добрым отцом семейства и примерным прихожанином лютеранской церкви, находит недопустимыми и оскорбительными. И поэтому, чтобы закончить побыстрее, не успев исчерпать весьма скудного запаса терпения главного клиента своей фирмы, господин Шелдон пытался свести в несколько простых слов все, что ему предстояло объяснить Альмайо. А это было не так уж просто. Когда он понял, что в машине с ним поедет еще один пассажир, то почувствовал некоторое раздражение: дабы не выглядеть нелюбезным, придется поддерживать беседу, тогда как ему так необходимо сконцентрироваться на том, что предстоит сказать. Но, разъезжая по Латинской Америке, он всегда считал необходимым производить на иностранцев хорошее впечатление, представляя свою страну в самом лучшем свете; в этой части земного шара любой американец поневоле превращается в нечто вроде посла Соединенных Штатов. Поэтому он первый завязал разговор, обменявшись со своим соседом парой любезных фраз. Тот представился: «Господин Манулеско», посмотрев при этом на адвоката так, словно ожидал с его стороны какой-то бурной реакции. И поскольку Шелдон не выказал никакого особого восторга, его спутник добавил: «Антон Манулеско, знаменитый виртуоз».

Адвокату показалось несколько странным, что выдающийся артист, представляясь, самого себя называет «знаменитым», но тем не менее он вежливо кивнул. Ему не терпелось покончить со всем этим и сосредоточиться на бумагах, разложенных на портфеле, лежащем на коленях.

Он спросил маэстро, состоится ли его концерт в новом концертном зале столицы, построенном по проекту известного бразильского архитектора.

Господин Манулеско, кажется, несколько смутился и с глубоким вздохом отвернулся. Нет, он будет играть в ночном кабаре под названием «Эль Сеньор». Адвокату удалось не выдать своего крайнего изумления, но он не смог не приподнять бровей, и лицо виртуоза омрачилось.

Шелдон поспешил спросить, на каком инструменте играет маэстро, – дабы создать впечатление, будто находит вполне естественным, чтобы «всемирно известный великий виртуоз» играл в ночном заведении.

– Я скрипач, – ответил румын.

И добавил, что только что дал ряд концертов в Нью-Йорке и Лас-Вегасе. Чрезвычайно разнообразная программа – от Вивальди до Прокофьева. Номер у него необычайный – заявил он, внезапно раздувшись от гордости. Да, иначе и не скажешь – необычайный. По правде говоря, никогда не существовало ничего даже сколько-нибудь похожего. Этого не пытался сделать даже сам Паганини. Его номер создан годами тяжелейшего труда под мудрым руководством родителей – они тоже были музыкантами. Многое пришлось выстрадать, но результат стоил того. Теперь он единственный в мире виртуоз, способный исполнить большой концерт из произведений классической музыки, играя на скрипке и стоя при этом на голове.

Он устремил на адвоката полный гордости взгляд – очевидно, ожидая проявлений восторга и уважения. Господин Шелдон несколько секунд пристально смотрел на него, даже не пытаясь бороться с крайним изумлением, расползавшимся у него по лицу, затем сглотнул слюну и выдавил из себя пару невнятных слов, призванных означать восхищение.

Господин Манулеско принял их как должное; затем он взялся в мельчайших подробностях расписывать свой номер. С особой настойчивостью он обращал внимание на тот факт, что во время выступления под головой у него не было никакой специальной подставки: она опиралась прямо на пол – стоя на черепе, он сохранял равновесие на протяжении всего концерта.

Когда обстоятельства складывались так, что нужно было выдать лучшее, на что он способен, – например, перед принцессой Маргаритой или во время большого благотворительного концерта, – ему случалось оставаться в таком положении более часа – естественно, с короткими перерывами по окончании каждого исполненного отрывка, когда нужно было раскланяться, дабы поблагодарить публику за аплодисменты. В целом мире просто не найдется скрипача, способного с ним соперничать. Тут, разумеется, можно было бы вспомнить о Хейфице, Менухине и еще некоторых русских, но самые строгие критики неизменно признают, что в его искусстве есть нечто уникальное, не терпящее сравнений, а один из них даже написал – газетную вырезку артист носил в кармане, – что более блестящей победы человека над ограниченностью физических возможностей и представить себе трудно. Разумеется, дело тут не только в акробатике, способности не терять равновесия: музыка – вот что важно. Конечно, всегда найдутся те, кто скажет, будто публика аплодирует исключительно его акробатическим талантам: завистников повсюду хватает. Зрителей, даже если они и не отдают себе в этом отчета полностью, потрясает, трогает до глубины души, заставляет вскакивать, аплодируя и крича от восторга, прежде всего его гений музыканта, превосходное качество игры.

В свое время он был учеником великого Энеско и чувствует, что ему по плечу тягаться с самыми знаменитыми виртуозами современности. К несчастью, вкусы публики развращены в интересах коммерции, и пришлось пойти на необходимый компромисс, подчиняясь некоторым требованиям зрелищности представления, но никогда он не шел на сделки с совестью там, где речь идет об искусстве; тем не менее для того, чтобы покончить с безвестностью, нужно было найти что-то новое, поразительное; вот почему он и поставил этот номер. Но ему еще только двадцать четыре, и как только его артистическая известность упрочится – а именно это вот-вот должно произойти, – он вновь обратится к классическому стилю исполнения и покажет им, как на самом деле способен играть, не прибегая ни к какой чисто технической виртуозности, которая сводится к стоянию вверх ногами на собственной голове. Впрочем, он слышал разговоры о том, что великий Менухин был просто поражен его техникой. Ходят слухи, будто у себя дома, в Греции, он занимается йогой и уже научился делать стойку на голове. Во всяком случае – заключил артист – материального успеха достичь ему удалось: он смог отложить достаточно денег, чтобы купить «страдивариус».

Теперь уже адвокат полностью забыл о необходимости подготовиться к деловому разговору с Хосе Альмайо; с изумлением, к которому примешивалась жалость, он вглядывался в лицо виртуоза. Мысль о том, что человек может быть вынужден, задрав ноги, стоять на голове, не теряя равновесия, ради того, чтобы «пробиться» и привлечь к себе внимание людей, исполняя в таком вот положении шедевры музыкального искусства перед посетителями ночных кабаре, угнетала его в высшей степени. Он был просто потрясен. Разумеется, современная публика пресыщена, беспрерывно требует нового, особенно в Америке – даже храмы вынуждены устраивать рок-концерты, пытаясь проложить путь к Господу молодежи, объевшейся необычайными и разнообразными развлечениями, отвлекающими от церкви ее паству. Но к музыке и вообще к культуре он питал особое уважение, считая себя в некоторой степени покровителем искусств, – тем более что вклад денег в музеи, оперные театры, музыкальные центры освобождается от налогообложения и рассматривается как благотворительность. Этот человек – по всей вероятности, очень одаренный, раз он играет на «страдивариусе» – должен быть свободен от забот рекламного толка и избавлен от необходимости разжигать любопытство зрителей сенсационной постановкой номера, недостойной его искусства.