Поздний старт (СИ) - Страница 4

— У вас просто рослый мальчик, — вот что сказал лекарь по делам омежьим, хотя с его искривлённых в подобии улыбки уст эта фраза прозвучала совсем не успокаивающе, а скорее обидно.

— А не могли ли как-то на это повлиять занятия плаванием? — обижался я на папочку после этого долго. Потому, что явно почувствовал, что его вполне устроил бы положительный ответ доктора. По крайней мере, тогда у Радована Панича был бы веская причина забрать меня из секции и, вслед за Исия, отправить в колледж для прилежных омег.

— Ваш сын, омега, плавает? — доктор пристально, приподняв очки, посмотрел на меня, нахохлившегося и буравящего неприятно пахнущего для меня мужчину сердитым взглядом.

— Я не плаваю, а тренируюсь, — вот что я, омега, только-только переживший свою первую течку, высоко вскинув голову, твёрдо ответил взрослому альфе. — И собираюсь тренироваться дальше, пока не достигну уровня чемпиона.

Доктор предпочёл сменить тему разговора, а я сидел перед ним, раздуваясь от гордости за себя непоколебимого, хотя на самом деле, опять-таки, гордиться было нечем. Дерзить альфе, да и просто старшему, недопустимо для примерной омеги. Более того, это ещё и довольно-таки сложно, учитывая то, что дух альфы сильнее и агрессивней омежьего. К тому же мои успехи в плавании были, мягко сказать, не головокружительны, хотя я и не могу сказать, что прилагал мало усилий.

Первый блин был комом по той причине, что мне никак не могли подобрать тренера в плавательной секции. Профессионалов с опытом, конечно, было много, но как только я решительно заявлял, что хочу не просто плескаться в воде, а тренироваться ради достижений, они куда-то испарялись.

Фразу «но он же омега…» я слышал тысячу раз, а за ней следовало: «Вы же как отец должны понимать, что спорт увеличивает мышечную массу, а он у вас и так… росленький». Вот тогда-то я и возненавидел слово «рослый». Даже уже понимая, что телосложением не очень-то и похож на омегу, я не считал это проблемой. Наоборот, быть не таким, как все, это же круто, да?!

Пан Вук же не пришёлся по нраву уже мне. Это был здоровенный, могучий, требовательный альфа, который с высоты своего роста смотрел на меня как на бесполезную моль. Ну, по крайней мере, тогда я ещё не знал, что рост метр девяносто три — это норма для пловца.

Так вот, пан Вук внушал мне доселе неведомый трепет, но выбора у меня не было. А я очень хотел плавать. Пока не узнал, что плавать и заниматься плаванием — вещи совершенно разные. Пан Вук так мне и говорил: «Ты просто плаваешь, малой, а таким в настоящий спорт дорога заказана». Я тренера слушал, но продолжал всё делать по-своему, не понимая, почему пан Вук упрямо возится с, цитирую, «абсолютно бестолковым и не подающим совершенно никаких надежд учеником». Да я бы только рад был, если бы он отказался от меня, и мечтал, чтобы меня взял в свою группу кто посерьёзней.

Пан Вук был моим тренером до тех пор, пока я не выпустился из младшей школы. Особых успехов под его началом я так и не достиг, однако физически, благодаря его нещадным тренировкам, здорово окреп. Смысла в том на то время я не видел, и только намного позже и совершенно случайно узнал, что пан Вук занялся преподаванием, дабы не сидеть без дела, пока проходил реабилитацию после травмы спины, и что я был его единственным учеником.

Отклонившись от темы, я так и не упомянул, что папа добро на смешанную гимназию с плавательной секцией дал, а вот я, впервые переступив порог средней школы, вновь-таки окрылённый надеждами, был не только разочарован, но и морально убит. От меня отвернулись все. Нет, не так: меня даже не попытались принять.

Стоит ли говорить, что в тринадцать лет я уже имел рост сто семьдесят пять сантиметров и, конечно же, был выше большинства моих одноклассников-альф, что уж говорить об омегах. И тощим я при этом тоже не был: плавал я там или все-таки занимался плаванием, но крепкие, выделяющиеся мышцы у меня тоже имелись.

В младшей школе ко мне, такому, уже привыкли, поэтому особо и не задирали, а в средней меня сразу же приняли в штыки. Омеги потому, что после первой течки раскрылся мой истинный аромат, что не могло не привлекать внимание альф. Альфы потому, что я был высоким и крупным, как они, но все равно пах как омега. Заманчиво пах — вот что по секрету рассказал мне одноклассник.

Всё это было печально, но свою печаль мне разделить было не с кем. Друзей я так и не завёл, хотя благодаря успехам в учебе изгоем не был. С Исия, кстати, связь я потерял после второго триместра. Честно сказать, я и не осуждал друга, который из невзрачного беты превратился в симпатичного, утончённого омежку и которому наверняка было неуютно рядом с таким неформатным мной.

Итак, у меня оставалось только плавание, которому я отдавался целиком и полностью. Пытался отдаваться, поскольку сколь бы неомежисто ни выглядело моё тело, я всё равно оставался омегой, к которому в плавательной секции не относились серьёзно ни сокомандники, ни инструкторы. А я мечтал о профессиональных соревнованиях и полном зале зрителей, которые бы с восхищением смотрели на мой полёт в воде.

— Вот какой от тебя прок? — мне было четырнадцать, когда я впервые задумался над тем, что хочу получить от этой жизни и кем стать.

Наверное, в то время у меня в голове в очередной раз перекручивались все шестерёнки, подстрекаемые гормонами и проверяемые на прочность окружающим меня миром. Я пытался найти место такому себе и не находил, не считая, что своими достижениями в учёбе я чем-то выделяюсь, не говоря уже о плавании, которое мне в то время, честно сказать, поднадоело.

Следующий год напросто выпал из моей жизни. Сверхчувствительная омежистость подросткового периода, кромешное одиночество и копившийся во мне все эти годы комплекс неполноценности смешались в нечто, не поддающееся пониманию и обузданию. Сейчас мне жаль, что своими выходками я доводил папу до слёз. Я мог исчезнуть из дому на несколько дней вместе с внезапно появлявшимися и так же быстро исчезающими друзьями. Друзья те сплачивались в соцсетях и никогда долго в одной компании не задерживались. Первая бутылка пива, первый косяк, первый отчаянный прыжок под сенью звёзд с моста да в воду и первый поцелуй с привкусом сигаретного дыма и дешевых чипсов — все это проходили, но не все увязали в этом. Я вот увяз, и мне действительно искренне жаль. Я вынес урок, огромнейший, но уже никогда не смогу исправить то, что натворил.

Меня только из больницы выписали. Ничего страшного — просто попытка суицида. Причина? Даже не знаю. Накатило что-то, жизнь показалась тёмной и беспросветной, а моё существование — бессмысленным. Травка у Миклоша была отменная, после неё всегда становилось хорошо, весело и как-то всё побоку. Видать, сжульничал старый проныра в тот раз. После пары затяжек я осознал, что никому не нужен, раз даже в пьяном угаре так и не смог лишиться девственности, что убог, раз за столько лет ни на миллиметр не продвинутся к своей заветной мечте, и что скатился на самое дно, из которого мне нет смысла выбираться.

Так вот о том дне, когда на пороге моего дома внезапно появился Исия. Я не был рад его видеть. Я тогда вообще видеть никого не хотел, считая, что лучше бы все позабыли о моём существовании. Сожаление, жалость, презрение во взглядах, направленных на меня, ущербного омегу, вызывали головокружение и тошноту. Я закрывался в своей комнате, плотно зашторивал окна, предварительно отключив телефон и убрав ноутбук, даже дверь заколотил бы, если бы не боялся очутиться в психушке. Я не был психом. Я был всего лишь омегой, который наконец-то понял, что настоящим омегой ему никогда не быть.

И именно тогда, когда я пребывал в полном психологическом, эмоциональном и духовном разладе, без звонка и предупреждения в мою пустопорожнюю жизнь нагло вклинился Исия. Не сам. С альфой, гад, и так скромненько взгляд отводил, представляя меня, как оказалось, лучшего друга, своему жениху, что я готов был врезать ему по до зависти смазливой и счастливой мордашке.

Жених этот при виде меня естественно стушевался. Мало того, что я, омега, а это невозможно было не учуять, ростом был выше его, так ещё и мой общий потрёпанно-нечёсаный вид производил то ещё впечатление. Если бы у семьи Панич не было столь безупречной репутации, я вполне сошёл бы за давно, беспросветно и безнадёжно павшего омегу.