Поющие камни - Страница 36

Стружок сел и заскулил, глядя за корму, где далеко-далеко в вечерней дымке таяла узкая коричневая полоска.

— Ты что это расплакался? А еще морской пес! — проговорил матрос, проходивший по палубе.

От участия, которое слышалось в голосе матроса, и от прикосновения его ласковой руки Стружок заскулил еще сильней.

Скоро Стружок привык к корабельной жизни. Только вечерами, когда наступало время дежурства с Пал Палычем, Стружок забегал на корму и смотрел на искрящуюся водяную дорожку, оставляемую корпусом корабля.

Все дальше уходил корабль от родного порта. Он пересек Японское море и вышел в Тихий океан, где вода была синяя, как густые чернила.

В океане судно долго сопровождала стая дельфинов. Игривые животные то плыли, в волнах, идущих от носа корабля, то выскакивали из воды. Стружок с лаем носился по палубе. Ему казалось, что он тоже принимает участие в игре дельфинов.

Прошло несколько дней, и вода стала зеленой, а на горизонте показались белые вершины гор.

Раз невдалеке поднялся высокий фонтан воды. Стружок залаял.

— Кит по левому борту! — крикнул вахтенный.

Это был тот самый матрос, что увидел Стружка на корме в первый день плавания. С тех пор Стружок не отставал от него и даже спал под койкой своего нового хозяина.

На корабле все любили веселого пса. Только боцман, притворно хмурясь, иногда говорил:

— Развели мне собак! Вот придем в Анадырь — ссажу на берег!

В Беринговом море корабль попал в шторм. Пять суток команда боролась с ветром и волнами. На шестой день ветер стих. Низко над водой нависли серые тучи. Разбушевавшееся море по-прежнему бросало корабль из стороны в сторону, словно он был игрушечный.

Не успел утихнуть шторм, как море заволокло таким густым туманом, что с мостика не было видно мачт. Корабль каждые полминуты тревожно гудел. На носу, вглядываясь в белую мглу, стоял Петр Быстров, а у ног его сидел Стружок. Вахта Быстрова близилась к концу. Вдруг Стружок положил лапы на борт и залаял.

— Ты кого это там увидал? Нерпу? — спросил Быстров, а сам подумал: «Что, если Стружок почуял землю? Разобьется корабль!»

И, не раздумывая больше, крикнул на мостик:

— Берег прямо на носу!

Стружок стал героем дня.

— Ишь ты, эхолот лохматый! Знает морскую службу! — говорили моряки.

Каждый старался его приласкать и угостить чем-нибудь вкусным. Даже капитан спустился с мостика и, потрепав усатую мордашку Стружка, дал ему большой кусок копченой колбасы.

Стружок взял колбасу и спрятал под койку про запас: он наелся так, что есть уже больше не мог.

Корабль пришел в порт Анадырь. Команда выгрузила из трюмов муку, сахар, разные товары, а когда снова нагрузила их рыбой, кожами оленей и моржей, корабль отправился в обратный путь.

...Через два месяца на рассвете корабль входил в бухту Золотой Рог.

Владивосток еще спал, но из порта доносился знакомый грохот лебедок и гудки паровоза.

Стружок не находил себе места. Он бегал по палубе, то и дело попадал под ноги матросам. Быстрое понял состояние Стружка.

— Вспомнил родные места, соскучился! — сказал Быстров, снимая со шлюпки брезентовый чехол, и пригласил Стружка: — Ну, прыгай, сейчас на берег пойдем.

Стружок мигом перемахнул через борт шлюпки и улегся под скамейкой.

Тяжело приходилось Пал Палычу без верного помощника. Теперь он всю ночь не смыкал глаз. Да и днем спал плохо: все ходил по причалам, искал Стружка.

Стружок появился на дворике станции как раз в ту минуту, когда Пал Палыч пересыпал с ладони на ладонь чечевицу.

Увидев своего лохматого друга, старик вскочил. Чечевичные зерна посыпались на землю. Стружок бросился старику на грудь, потом стал с лаем прыгать вокруг хозяина, словно хотел ему рассказать о своем путешествии. А когда первый прилив радости прошел, Стружок обнюхал все уголки дворика и улегся у печки, прислушиваясь, как булькает чечевичная каша.

Каша сварилась. Старик наложил первую чашку путешественнику и поставил ее на землю со словами:

— Отвык, наверно, от чечевички на чужих харчах. Вишь, какой гладкий!

Стружок облизнулся. А когда каша остыла, съел все до капельки и чашку вылизал так, что она блестела как новенькая.

Сражение между «одуванчиками» и «ромашками» было назначено на следующую пятницу. Оставалось шесть дней до этого важного события. И «ромашки» не дремали. С самого раннего утра до позднего вечера в пионерском лагере шла лихорадочная подготовка. Мальчики и девочки с полевыми ромашками в волосах, за ухом или в петле рубашки с необыкновенным усердием проводили утреннюю зарядку; все отряды ежедневно отправлялись в тренировочные походы.

Особенно доставалось Военному совету. Командующий армией «ромашек» Ника Тараканов совершенно замучил Военный совет совещаниями, выходами на местность, где должны были протекать военные действия.

Только что закончилось очередное бурное совещание Военного совета, на котором Федот Чивилихин был смещен с поста начальника штаба и назначен командиром отделения разведки. Ника Тараканов остался доволен. Он говорил, не скрывая своей радости:

— Ведь нельзя же, в самом деле, заявлять командующему, что он ничего не понимает в военном деле, и называть его «шляпой»!

Федот стойко пережил это жестокое наказание, а через пять минут, таинственно улыбаясь, подошел к Соне Пугачевой и поманил ее за собой.

— Никуда я не пойду с тобой. — Соня презрительно плюнула. — Дезертир!

— Я? — Федот пожал плечами, с любопытством посмотрел на Соню.

— Да, ты! — повторила Соня. — Думаешь, я не знаю, для чего ты поругался с Таракановым?

— А вот и не знаешь!

— В разведку хотелось, да?

— Правильно! А то в штабе я еще опять с Никой подерусь.

— Но это же безумство! Тараканов всех погубит!

— Мы не дадим ему проиграть сражение!

— Как это?

— А так! Кто всех главнее?

Теперь сбитая с толку, Соня пожала плечами.

— Разведка, вот кто! Мы раскусим все планы этих «одуванчиков», и тогда даже этот Тараканище доползет до лесной сторожки — и победа будет за нами.

— Нет, это безумство, — уже мягче сказала Соня, с восхищением глядя на Федотово поцарапанное ухо.

— Пошли! — Федот решительно шагнул к лагерным воротам.

У нового командира разведчиков было такое таинственное лицо, что Соня, не проронив ни звука, пошла за ним.

Федот привел ее на залитую солнцем поляну возле лагеря, где паслись высокий костлявый конь Громобой и серый упитанный ослик Тишка. Ослик щипал траву, закрытый тенью Громобоя. Стоило коню отойти в сторону, как хитрый ослик бежал к нему и снова укрывался в его тени.

— Заметила? — спросил Федот.

— И правда! Вот это придумал Тишка! По-моему, он задачи умеет решать!

— А ты что думала!

— Нет, ты скажи, что ты задумал с ним сделать?

— Он тоже будет разведчиком.

— Тишка, это безумство!

Из-за дерева вышел Ника Тараканов.

— «Безумству храбрых поем мы песню!», — сказал он.

— Подслушивал? — спросила Соня.

— Нет! Оказался случайно. Просто пошел подумать в одиночестве. Мне ведь надо так много решить... Как раз я думал и насчет Тишки.

— Врешь, — отрезала Соня.

Ника сделал вид, что не слышал замечания Сони, и продолжал как ни в чем не бывало:

— Как командующий я даже думал взять Тишку в штаб для срочных разъездов. Но хотел бы я видеть, кто может сесть на него?

— А ты? Ты же сам говорил, что укрощал диких коней.

— Да, было дело... — Ника вздохнул, давая этим понять, что теперь для него настали другие времена и должность командующего армией не позволяет ему заниматься укрощением необъезженных ослов.

Федот презрительно фыркнул.

— Думаешь, не сяду? — сказал Ника, задетый за живое, и стал подкрадываться к ослу.