Повторение пройденного - Страница 54

Мы торчали на юго-западной окраине Бреслау добрых две недели, когда я узнал наконец, что Наташа где-то рядом. От нее не было писем. Вернее, одно - короткая записка, из которой трудно было понять что-нибудь путное. Я писал ей сам, и вдруг в районе бывшего фиктивного аэродрома немцев встретил ее подружку по политотделу и услышал:

- А она тоже как-то искала тебя...

Не успел вернуться к своим (думал, может, отпрошусь?), как меня вызвали в штаб дивизиона.

- Есть срочное задание. Вот тебе. - Майор Катонин протянул мне трофейные блокноты. - Берите мою машину с лейтенантом Соколовым и отправляйтесь в Лампенсдорф, а потом в Поршовиц. Это там, где мы были. Зарисуешь схемы обороны немцев на Одере. Вернетесь, перенесешь на кальку. Учти, я тебе доверяю, тебе! Это очень важно. Понял?

"Учти, я тебе доверяю, тебе!" Эти слова командира дивизиона почему-то не выходили у меня из головы. Может быть, потому, что мне доверяют, и я был горд и счастлив! Наверно, потому, и все же было что-то еще...

"Я... Тебе..." Почему только мне? А разве другие ребята у нас хуже? Нет, что-то здесь не то...

Доверие. Не просто доверие, а доверие к человеку. Помню, когда-то отец мне говорил: "Я тебе доверяю..." И я был горд, не задумываясь над его словами, ибо тогда все было ясно и просто в них. И еще я где-то слышал: "Надо ребятам доверять!.. Доверять и проверять, конечно. Но доверять обязательно!" А-а, это было еще в Ногинске, в школе АИР. Это слова Бунькова. А потом еще другие: "Людям надо доверять. Всем... И не только детям". Кто же это говорил, когда? В Доме пионеров? Но ведь это не слова Веры Ивановны. Нет, это слова Соколова, кажется. Да, точно, Соколова! Помню, помню, в медсанбате, только все это было в каком-то сне, бреду... Тогда, под Новый год...

Какое это хорошее слово - "доверие"! Сколько радости оно приносит человеку! И вообще всем людям!

Не будь у нас в этот вечер комсомольского собрания, я сразу бы вырвался хоть на пяток минут в "хозяйство Семенова". Но собрание Саша назначил на 18.00, и повестка дня его была обязательной: "О роли комсомольцев дивизиона в боях за окончательное овладение г. Бреслау". Этот "г. Бреслау" порядком надоел всем нам, и, уж коль скоро он попал даже в повестку дня нашего собрания, мы понимали: видимо, готовился решительный штурм.

Это было первое комсомольское собрание со дня нашего приезда на фронт. Девяносто девять процентов солдат нашего дивизиона - комсомольцы. Если к этому добавить девяносто пять процентов офицеров-комсомольцев, то легко понять, почему на собрание пришел почти весь дивизион. Лишь те немногие люди, что находились в нарядах, не участвовали в собрании да те, кто лежал в госпиталях и медсанбатах.

Саша Баринов открыл торжественное собрание, которое проходило в авиационном ангаре, и, дабы не волноваться более, чем положено, сразу же предоставил слово командиру дивизиона. Майор обрисовал обстановку под Бреслау. Он сообщил, что взятие этого города поможет штурму фашистского логова - Берлина, и бегло рассказал о задачах каждой батареи и взвода.

Все всё понимали, и говорить, по существу, было не о чем. Для порядка три комсомольца выступили, поддержали речь Катонина во всех ее тезисах и добавили свое:

- Мы готовы!

И тут, когда собрание, казалось, уже пошло на убыль, с места раздалась робкая реплика нашего комбата - младшего лейтенанта Заикина:

- А скажите-ка, товарищ комсорг, как вы считаете: все ли в порядке у нас сейчас в дивизионе по части морали?

Саша, к которому относился вопрос, поправил на носу отсутствующие очки и посмотрел растерянно не в зал, откуда прозвучал голос Заикина, а на сидевшего рядом с ним майора Катонина. Командир дивизиона то ли не слышал вопроса, то ли вообще не понял, о чем идет речь, и, в свою очередь, удивленно посмотрел на Баринова.

Выручил Сашу замполит, сказавший довольно громко:

- Попросите уточнить, о чем спрашивает младший лейтенант Заикин.

Саша попросил Заикина уточнить, и тот охотно согласился. Он прошел в первые ряды, где сидел на соломе президиум, и сказал:

- Я могу уточнить. Правда, я новый человек в дивизионе, но я говорю о том, что слышал уже не раз, и поскольку сейчас у нас такое ответственное собрание, считаю своим долгом сказать об этом. У нас есть бойцы и, добавлю, - комсомольцы, которые в условиях напряженных фронтовых условий заводят, простите меня, любовные интриги. Я не могу констатировать, что это плохие бойцы. Но, как известно, мы должны смотреть вперед и думать о моральном облике каждого воина, в том числе и хорошего...

Собрание поначалу затихло. Все затаили дыхание. Но вот по ангару прошел первый неуверенный шумок. Комсомольцы зашушукались, а майор Катонин даже привстал на коленях, словно желая сесть поудобнее.

Заикин продолжал:

- Должен добавить, что эти явления находят, как бы это точнее выразиться, ну, неодобрение, что ли, в высших инстанциях, в частности соседней артиллерийской дивизии. У меня там служит товарищ. Так вот он сказал мне, что полковник из штаба дивизии прямо возмущен тем, что солдат нашего дивизиона заводит какие-то шашни с младшим лейтенантом, кстати сотрудницей политотдела, что, естественно, отвлекает эту работницу...

Тут Заикину не дали договорить - собрание загалдело под сводами огромного ангара десятками голосов. Соколов первым закричал: "Точнее!" Кто-то непонимающе воскликнул: "О ком вы?" Еще несколько человек выкрикнули: "Нельзя же так! Назовите фамилию!"

Этого же потребовал и Саша, вновь поддерживаемый лейтенантом Соколовым. Лейтенант зло выкрикнул: "Возмутительно! Это же собрание, а не обсуждение базарных сплетен!"

И Заикин назвал:

- Простите, я не помню фамилии младшего лейтенанта из политотдела артдивизии, да это и не столь важно. Но я назову, как это мне ни неприятно, фамилию нашего комсомольца, присутствующего здесь на собрании. Пусть он правильно поймет меня...

Младший лейтенант назвал мою фамилию.

Я случайно повернулся к своему соседу Ваде Цейтлину. Он сидел, неловко прижавшись к стене ангара, и смотрел растерянными, широко открытыми глазами на президиум. Вадя ничего, судя по всему, не понимал.