Повторение - Страница 27

Покой, серая мгла… И, наверняка, невыразимое уже близко… Никакая это не воронка. Но и не пресловутая тьма. Беспамятство, забвение, ожидание мягко окутаны этой серой, что бы там не говорили, довольно светлой пеленой, как сквозистым предрассветным туманом. И одиночество – тоже обман… Все равно тут, кажется, кто-то есть, тот же и все же другой, разрушитель и хранитель порядка, дух повествования и путник… некий изящный ответ на извечный вопрос: кто тут сейчас говорит? Это без конца складываются сами собой все те же древние слова, не единожды звучавшие, которые передают из века в век одну и ту же старую историю, каждый раз повторяющуюся, всегда новую…

Маркус фон Брюке, он же Марко, он же «Ашер» – седой, припорошенный пеплом человек, восставший из собственного остывшего погребального костра, – приходит в себя среди гладкой белизны современной больничной палаты. Он лежит на спине, его голову и плечи подпирает целая гора довольно жестких подушек. Опутанный трубками из стекла или прозрачной резины, подсоединенными к медицинским аппаратам, какие используются после операции, он едва может пошевелиться. Все тело затекло и ноет, но настоящей боли он не чувствует. У кровати стоит Жижи и смотрит на него с ласковой улыбкой, какой он у нее еще ни разу не видел. Она говорит:

– Все хорошо, мистер Фау-Бэ, не волнуйтесь!

– Где мы? Зачем меня…

– В Штеглице, в американском госпитале. Это исключительная привилегия.

Марко замечает, что преимущества его нынешнего положения этим не ограничиваются: пусть голос его звучит слишком вяло, а язык заплетается, но он может говорить без особого труда:

– И кому я обязан такой привилегией?

– Это все братья Малеры, они всегда появляются там, где требуется их помощь… Оперативность, эффективность, хладнокровие, конфиденциальность!

– Что со мной случилось?

– Две пули калибра девять миллиметров в верхнем отделе грудной клетки. Но слишком высоко и далеко от сердца. Всему виной неудачная поза стрелка, который сидел на кровати с чересчур мягкими пружинами, и это притом, что он и так плохо видит после ранения, полученного на войне. Этот идиот Вальтер уже ни на что не годен! И надо же быть таким самоуверенным, чтобы не подумать о том, что его жертва может повторить трюк с попаданием в «яблочко», который впервые исполнил Дани на Жандарменмаркт… Ну и вам, конечно, повезло. Одна пуля застряла у вас в мякоти левого плеча, вторая – под ключицей. Сущая безделица для здешнего хирурга number one. Сустав почти не задет.

– Откуда вы все это знаете?

– От врача, конечно!.. Он завсегдатай нашего старого доброго «Сфинкса», симпатичный малый, только руки любит распускать… Не то что эта сволочь – доктор Хуан, у него вы бы не протянули и пяти секунд…

– Простите за нескромный вопрос, но кто, в действительности, убил того, кого вы называете Дани?

– Ну не папой же нам его называть!.. Конечно, это Вальтер, в конце концов, отправил старика adpatres.[36] Но стрелять в упор – это несерьезно. Так не заработаешь репутацию меткого стрелка.

– Надеюсь, после второго покушения на убийство он угодил за решетку?

– Вальтер? Да что вы… Зачем? Ему, знаете ли, и так уже досталось… И потом, семейные споры мы улаживаем сами, так надежнее.

В последней фразе уже не было и намека на фамильярность, которой девочка щеголяла с самого начала беседы. Казалось, она процедила эти слова сквозь зубы, а ее зеленые глаза тревожно блеснули. Только сейчас я обратил внимание на наряд, в котором сегодня предстала передо мной эта юная девушка: белый халат медицинской сестры, приталенный и такой короткий, что можно было любоваться шелковистой, покрытой безупречным загаром кожей на ногах, почти от самых бедер до приспущенных гольфиков. Как только Жижи поймала мой взгляд, на ее лице снова заиграла прежняя улыбка, разом ласковая и вызывающая, и она принялась объяснять, почему на ней такое странное платье сиделки, хотя доводы ее звучали не слишком убедительно:

– Без медицинского халата тут нельзя свободно разгуливать по отделениям… Вам нравится? (С этими словами она поворачивается вокруг себя, грациозно покачивая округлыми бедрами и выпятив зад.) Кстати, в некоторых наших ночных кабаре, где поднимают боевой дух солдат, такой костюм, только без нижнего белья, ценится очень высоко. Наравне с костюмами маленькой попрошайки, невольницы-христианки, восточной одалиски и юной балерины в пачке. Между прочим, даже в этом госпитале, на психиатрическом отделении, есть секция эмоциональной партенотерапии: психотерапия посредством тесного общения с девочками предпубертатного возраста…

Сразу видно, что она, по своему обыкновению, нагло лжет. Я перевожу разговор на другую тему:

– А как поживает Пьер Гарин?

– Он уехал, адреса не оставил. Он предал сразу слишком многих людей. Малеры, наверняка, укрыли его в надежном месте. На них можно положиться: честность, преданность, исполнительность… Обслуживание и упаковка бесплатно.

– Вальтер его еще боится?

– Вальтер хорохорится, но в глубине души он всего боится. Он боится Пьера Гарина, он боится обоих Малеров, которых мы называем «Франсуа-Жозеф», он боится комиссара Лоренца, он боится сэра Ральфа, он боится Ио, он боится собственной тени… Думаю, он боится даже меня.

– Что вас с ним связывает?

– Все просто: он мой сводный брат, вы и сами знаете… Но он уверяет, будто это он мой настоящий отец… Мало того, он еще и мой сутенер… И я его ненавижу! Я его ненавижу! Я его ненавижу!..

Разражаясь этой пылкой тирадой, она, как ни странно, пританцовывает в ритме вальса, повторяя в такт три этих слова с игривым и кокетливым выражением на лице, и, приблизившись ко мне, легонько целует меня в лоб:

– Счастливо оставаться, месье Фау-Бэ, не забудьте ваше новое имя: Марко Фау-Бэ, так на немецком произносится V.B. Будьте паинькой, постарайтесь заснуть. Эти водолазные трубки с вас снимут, они вам все равно больше не нужны.

Она направляется к двери, но на полпути оборачивается, так порывисто, что ее мягкие светлые волосы взмывают вверх, и добавляет:

– Ах, да! Забыла главное: к вам собирается наведаться господин комиссар Хендрик Лоренц, чтобы задать вам еще пару вопросов. Будьте с ним полюбезнее. Он зануда, но человек вежливый, и, может быть, еще вам пригодится. Собственно, он и послал меня выяснить, в состоянии ли вы ответить на его вопросы. Постарайтесь хорошенько припомнить все события, о которых он будет вас расспрашивать. Ну а если вам случится выдумать какую-то деталь или целый эпизод, остерегайтесь слишком явных неувязок. И главное – никаких синтаксических ошибок: Андришу всегда поправляет меня, когда я допускаю солецизмы – и на немецком, и на французском!.. Ладно! Не могу у вас больше задерживаться: нужно еще навестить друзей на другом отделении.

Я немного опешил от этого потока слов. Впрочем, не успела она затворить за собой дверь, как ее сменила другая, во всех отношениях более правдоподобная сиделка (которая, вероятно пережидала время в коридоре): традиционный белый халат, почти целиком прикрывающий голени, тугой отложной воротничок, волосы убраны под чепец, сдержанные, исключительно деловитые жесты, холодная дежурная улыбка. Она посмотрела, сколько осталось бесцветной жидкости в капельнице, взглянула на стрелку манометра, проверила, хорошо ли закреплен ремень, поддерживающий мне левую руку, после чего удалила почти всю мою трубчатую пуповину и сделала мне внутривенную инъекцию. Все это продолжалось не больше трех минут.

Лоренц, который заходит в палату спустя мгновение после того, как удаляется проворная сиделка, первым делом извиняется за то, что он вынужден еще немного меня потревожить, затем усаживается на белый лакированный стул возле моей койки и спрашивает меня в лоб, когда я в последний раз видел Пьера Гарина. Я долго пытаюсь собраться с мыслями (голова у меня онемела не меньше, чем все остальное) и, наконец, отвечаю, довольно робко и нерешительно: