Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века - Страница 8
Дивизия за плечами обеспечивала командиру известную независимость от губернских властей, губернатора и присных отправили под суд. Бенкендорф писал, что «гражданских чиновников… не деморализуешь ни артиллерией, ни пехотой», он «изобличил целую кучу мерзавцев», но пойдет ли дело дальше? Действительно, разбирательство тянулось два года, Государственный совет нашел Бравина правым, и вскоре, благодаря столичным покровителям, тот стал ярославским губернатором[44]. А Александру Христофоровичу пришлось ждать времени, когда он сам сможет вытирать руки мнением Государственного совета.
Не менее правдоподобно, чем явление воинской команды на место преступления, выписано и распределение ролей в семье Простакова. Хозяин пикнуть не смеет в присутствии жены. Он для нее не меньший скот, чем любой из слуг. Оправдания: «Я тебе, матушка, и верил, и верю. При твоих глазах мои ничего не видят» — еще больше злят грозную супругу. «Вот каким муженьком наградил меня Господь!.. Я холопам потакать не намерена. Поди, сударь, и теперь же накажи».
Сон Митрофана, где матушка бьет батюшку, оказывается в руку. Мужья часто пребывали под каблуком у властных жен. Крайне недоброжелательный наблюдатель Шарль Массон писал в конце века: «Многие хорошо известные генералы были в эту эпоху в полном подчинении у жен своих. Управляющий Финляндией граф В. Пушкин не смел шелохнуться, не послав курьера к жене своей за советом. Граф Иван Салтыков и нравственно, и физически стоял ниже жены своей, а военный министр прямо дрожал перед своей свирепой половиной. Но не подумайте, что это… подчинение происходило от рыцарского отношения… Женщины, упомянутые мною, все старые, некрасивые и злые. Подчинение это в буквальном смысле было подчинением слабого сильному, малодушием перед храбростью, глупостью или даже безумием. На стороне женского пола было естественное превосходство»[45].
Именно такое слабоумие демонстрирует «дурак бессчетный» Простаков. «Презлая фурия» жалуется Милону: «Урод мой вас прозевал… Уж так рохлею родился, мой батюшка… На него, мой батюшка, находит такой, по-здешнему сказать, столбняк. Иногда, выпуча глаза, стоит битый час как вкопанный. Уж чего-то я с ним не делала; чего только он у меня не вытерпел. Ничем не проймешь. Ежели столбняк и пройдет, то занесет, мой батюшка, такую дичь, что у Бога просишь опять столбняка».
Простаков имеет одно достоинство: «По крайней мере… он смирен». Чего не скажешь о жене: «Все сама управляюсь, батюшка. С утра до вечера, как за язык подвешена, рук не покладываю; то бранюсь, то дерусь; тем дом и держится». Хозяйка требует от мужа «наказать путем виноватого», но он кроток, «как теленок».
«Присутствовать хотя бы при наказаниях, которым часто подвергаются рабы, — продолжал Массон, — и выдержать это без ужаса и негодования можно только в том случае, если чувствительность уже притупилась и сердце окаменело от жестоких зрелищ. Еще возмутительнее, когда при экзекуциях присутствуют и даже распоряжаются ими женщины… Провинившегося сейчас же уводят на двор или прямо в переднюю, и наказание приводится… под шум еды и смех… Не я первый заметил, что русские женщины в общем жестче мужчин».
Неприятное свидетельство. Но не такова ли Простакова? Кто же стал ее жертвой в пьесе? Уголовные дела свидетельствовали, что чаще всего от гневливых барынь страдала женская прислуга. Салтычиха, например, била своих горничных за «нечистоту в мытье платьев и полов»[46]. Сходными были требования и других изуверок. В 1769 году солигалицкая помещица Марина за непослушание наказала четырнадцатилетнюю горничную верховой езжалой плетью и била головой о стену, отчего девушка скончалась. Капитанша Кашинцева тогда же довела свою дворовую побоями до самоубийства. Унтер-шахтмейстерша Гордеева убила служанку поленом. Вдова тайного советника Ефремова призвала на квартиру трех солдат и приказала высечь батогами свою дворовую девушку «за чинимые ею противности, воровства и побеги». На следующий день несчастная скончалась от «пребезмерного битая»[47].
На этом фоне зритель легко воображал «варварства» Простаковой. Очень подозрительно выглядит эпизод с дворовой девкой Палашкой. Вместо нее на зов барыни прибегает нянька Еремеевна. Хозяйка недовольна: «А ты разве девка, собачья дочь? Разве у меня в доме, кроме твоей скверной хари, и служанок нет?» Нянька отвечает: «Захворала, матушка, лежит с утра… Такой жар рознял, без умолку бредит». И удостаивается от барыни: «Лежит! Ах она бестия!.. Бредит, как будто она благородная!»
Не следует думать, будто Палашка простудилась. Следственные дела нередко упоминают жар и даже антониев огонь в ранах как причину смерти после наказания. Больные просят капустного сока и воды со льдом. Вероятно, были и другие случаи, раз до наместнического правления дошла жалоба.
Теперь последний вопрос нашего детектива: кто же донес на Простакову властям? Еремеевна неграмотна и слишком предана хозяевам, чтобы написать жалобу. Однако ее дружба с Кутейкиным и Цыфиркиным наводит на мысль, что за чаркой нянька могла сболтнуть лишнего о делах в доме. Бывший семинарист жалеет ее: «Житье твое, Еремеевна, яко тьма кромешная». Та всхлипывает: «Нелегкая меня не приберет! Сорок лет служу, а милость все та же… По пяти рублей в год, да по пяти пощечин на день». Цыфиркин предлагает «смекнуть», «что тебе доходу в круглый год». И уже этим намекает, что причин для преданности нет.
Старый солдат выведен честным человеком. К тому же он трудится в столице: «Питаюсь в городе около приказных служителей у счетных дел». Следовательно, знает, в какое учреждение нужно отнести бумагу. На прощание он отказывается взять с Простаковых деньги, поскольку Митрофан ничего «не перенял»: «За службу деньги брал, по-пустому не брал и не возьму». Но когда Стародум хочет наградить его «за добрую душу», отставной берет: «Дарить меня ты волен». Следом деньги протягивают Милон и Правдин. Последний уточняет: «За то, что ты не походишь на Кутейкина».
Современный читатель вправе трактовать эту сцену как невинное вознаграждение служивого. Но первым зрителям комедии были внятны и иные смыслы. Ответ Цыфиркина: «И! Ваше благородие. Я солдат» — прочитывается так: я тоже государев человек и беззакония терпеть не буду.
Простаковым грозило лишение имущества. Согласно «Учреждению», в уездах существовали органы Дворянской опеки, в которые входили предводитель дворянства, судья и заседатели. Они избирали из числа родственников или соседей, имевших деревни в той же губернии, опекунов, которые до совершеннолетия наследника (в данном случае Митрофана) осуществляли управление имуществом[48].
Кто станет таким опекуном в пьесе? Самый близкий родственник — Тарас Скотинин, но его земли тоже вот-вот отберут, признав хозяина «порочным». Правдин говорит ему на прощание: «Не забудь, однако ж, оповестить всем Скотининым, чему они подвержены». Тарасу опекуном не бывать.
У Митрофана осталась еще родня — Стародум и Софья. Линия родства выстраивается следующим образом: мать Софьи — сестра Стародума, а отец — брат господина Простакова, значит, сирота носит ту же фамилию. Замужней женщине или вдове могли доверить опеку, но чаще в компании с парой родственников-мужчин. Так 21-летняя вдова Дашкова стала опекуншей собственных детей вместе с дядьями покойного мужа Никитой и Петром Паниными. Софья скоро выйдет за Милона, племянника князя Честана, наместника. При наличии такого сильного покровителя дело об опеке пройдет без сучка без задоринки. Софье в помощь дадут супруга, но поскольку последний как офицер часто в отъездах, то опекунский совет попросит войти в дело еще и Стародума, человека отставного, то есть обладающего временем для управления имением.