Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного - Страница 3

Работа правительственного аппарата остановилась: «…Все приказные люди приказы государьские отставиша и град оставиша никим же брегом» (не оберегаемым). Москвичи, от бояр и до «множества народа», приходили к митрополиту и «от много захлипания слезного» с плачем говорили: «Увы, горе, како согрешихом перед Богом и прогневахом государя своего многими пред ними согрешении… ныне х кому прибегнем, и кто нас помилует, и кто нас избавит от нахождения иноплеменных? Како могут быть овцы без пастыря?.. Так же и нам как быть без государя? И иная многая словеса подобная сих изрекоша ко Афонасию митрополиту». Растерявшиеся жители умоляли владыку быть ходатаем перед государем, чтобы он «гнев свой отовратил, милость показал и опалу свою отдал, а государьства своего не оставлял и своими государьствы владел и правил, яко же годно ему, государю».

Но и впечатлительному царю тревожное ожидание развития событий далось в слободе нелегко. Немцы-опричники Иоганн Таубе и Элерт Крузе рассказывали, что вернулся он в столицу неузнаваемо изменившимся: «…у него не сохранилось совершенно волос на голове и в бороде, которые сожрала и уничтожила его злоба и тиранская душа». Повод для волнения у царя был: в качестве законных претендентов на трон вполне могли выступать его сын-наследник или двоюродный брат — удельный князь Владимир Андреевич Старицкий. Но едва ли такой выход устраивал Ивана Васильевича. Одновременно он прислал другую грамоту — своеобразное «открытое письмо» «гостем же и х купцом и ко всему православному крестиянству града Москвы» и повелел для публичного оглашения «перед всеми людми ту грамоту пронести» дьякам Путилу Михайлову и Андрею Васильеву: «А в грамоте своей к ним писал, чтобы они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет».

Через головы бояр царь обращался к народу за поддержкой против знатных корыстолюбцев и предателей — «ленивых богатин». Очевидно, он её получил: столичный посад обратился к митрополиту Афанасию, «чтобы били челом государю царю и великому князю, чтобы над ними милость показал, государьства не отставлял и их на разхищение волком не давал, наипаче же от рук сильных избавлял; а хто будет государьских лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят». «Верхам» в этой ситуации ничего не оставалось, как капитулировать. К Ивану отправились новгородский архиепископ Пимен и архимандрит Чудова монастыря Левкий с ответом на его послание. Высшее духовенство и Дума обращались к царю с просьбой, чтобы «гнев бы свой и опалу с них сложил и на государстве бы был и своими бы государствы владел и правил, как ему, государю, годно; и хто будет ему, государю, и его государьству изменники и лиходеи, и над теми в животе и в казни его государьская воля». Вслед за ними в слободу потянулись бояре, дворяне, приказные люди — молить о снятии опалы.

Пятого января царь милостиво принял в слободе московскую депутацию, сообщил ей о согласии вернуться к управлению государством — но на особых условиях: с правом «учинити ему на своем государьстве себе опришнину». Далее Иван разъяснил смысл нововведения: «…что ему своих изменников, которые измены ему, государю, делали и в чем ему, государю, были непослушны, на тех опала своя класти, а иных казнити… а которые бояре и воеводы и приказные люди дошли за государьские великие измены до смертные казни, а иные дошли до опалы, и тех животы и статки взяти государю на себя. Архиепископы же и епископы, и архимандриты, и игумены, и весь Освященный собор (собрание высших иерархов Русской православной церкви. — И.К., А.Б.) да бояре и приказные люди то все положили на государьской воле» . Говоря современным языком, это означало, что в стране вводилось чрезвычайное положение.

Конечно, Московское царство, не так давно образовавшееся из недружной россыпи больших и мелких княжеств, отнюдь не было правовым государством в современном смысле, а власть его великих князей формально не ограничивалась никакими юридическими актами. Сам Иван Васильевич с молодости усвоил мысль о том, что самодержавная власть есть наилучшая форма правления и что «русские владатели… вольны были подовластных своих жаловати и казнити». Но эти представления о «вольном самодержавстве» не вполне соответствовали действительности середины XVI века: в средневековом обществе веками складывавшиеся отношения определялись не только юридически установленными, но и неписаными — но оттого не менее значимыми — нормами и традициями. К примеру, мужик заключал договор с землевладельцем, в котором обе стороны принимали на себя определённые обязательства. Крестьянин обещал «…поставити изба трех сажен, да клеть, да баню, да хлев с сенником, да и пашня роспахати и около поль изгороду огородити»; обязался нести конкретные повинности, «жить тихо и смирно, корчмы не держать и никоим воровством не воровать». Боярин или монастырь, в свою очередь, освобождали крестьянина от податей на несколько лет и предоставляли ему «подмогу» зерном, скотом или деньгами. Закон не вмешивался в этот порядок — лишь провозглашал право земледельца уйти от господина под Юрьев день осенний, разумеется, расплатившись с долгами.

Что касается знати, то московские великие князья, а позже цари вводили («пускали») к себе в Думу того или иного человека и по своему усмотрению пользовались людьми, пожалованными в советники. Думный чин давал не права, а служебные обязанности. В источниках мы нигде не находим определения компетенции думных людей. Одни думцы были в наместниках в крупных городах, другие стояли во главе полков в походах, третьи ездили в посольства и т. д. Остававшиеся в Москве должны были ежедневно являться во дворец на совещания. Те из них, которым было «приказано» какое-нибудь ведомство, докладывали государю о делах своего приказа. Пределы их компетенции не были регламентированы, всё было предоставлено их такту и сообразительности. Никакой регламентации и не требовалось, поскольку они ежедневно виделись с царём и получали от него соответствующие указания. Судебник 1550 года и другие источники свидетельствуют о том, что бояре сами решали дела, «а которого дела зачем (то есть почему-либо. — И.К., А.Б.) решить им не мочно, и о том докладывати государю».

Ушли в прошлое «отъезды» недовольных государем слуг: ехать было не к кому — разве что за рубеж, к великому князю Литовскому; но это уже означало измену. И родовитые, и незнатные служилые люди не имели утверждённых хартий и «вольностей», однако и здесь действовали определённые правила, которые защищали «место» лица в служебной иерархии (как говорили в то время, «за службу жалует государь поместьем и деньгами, а не отечеством»). Немилость была страшна, но и в этом случае имелся нужный ритуал: опального отправлялся в ссылку или отбывал в свои владения («выпадение» из череды придворных и служебных назначений уже само по себе являлось наказанием) и ожидал прощения, а духовные власти должны были «печаловаться» перед монархом о провинившихся. Нельзя было просто отрубить голову заслуженному боярину без предъявления обвинения и суда Боярской думы. А с мнением бояр приходилось считаться: в 1549 году молодой царь Иван собирался разорвать перемирие с Литвой, не признавшей его царский титул, но не решился из-за протеста бояр, ссылавшихся на неурегулированные отношения с Крымом и Казанью и невозможность войны на три фронта. Теперь же, после введения опричнины, монарх собирался отменить стеснявшие его нормы и традиции, а единственным источником права становилась его «государьская воля».

Однако царь понимал, что провести такие преобразования сложившихся отношений государя с подданными будет нелегко, — у него уже имелся опыт столкновений с княжеско-боярским окружением. К тому времени Россия несколько лет вела войну на западе за овладение землями Ливонского ордена и несколькими епископствами (на территории современных Латвии и Эстонии). Царским войскам поначалу сопутствовал успех: под их ударами орден развалился и Москва впервые получила «нарвское плавание» — выход на Балтику. Но упорное стремление Ивана Грозного завоевать «мало не вся Германия» втянуло Россию в первый в её истории большой европейский конфликт: в борьбу за экономически и стратегически важные земли Прибалтики вступили и Польско-Литовское государство, и Швеция, и Дания, и Священная Римская империя.