Повести. Первая навигация. Следы ветра - Страница 41

Зойка, кривясь, словно вода была горькой, послушно пила. Щеки ее еще больше покраснели, на лбу выступили капельки пота.

Затем Наташа перевела ее в комнату, уложила на кровать, укрыла другим матрацем, села рядом:

— Спи Зайка.

— Ой, мне жарко, — простонала Зойка.

— И хорошо, что жарко, спи!

Наташа выключила свет, прилегла сама рядом. Зойка пышала жаром, матрацы остро пахли прелью. По крыше и в окно по-прежнему стучал дождь.

Под его хлюпающий шум и уснула Наташа, едва лишь коснулась щекой матраца.

— Ты смотри, не заразись, — прошептала Зойка. Но поняв, что подруга уже спит, осторожно отвернулась от нее и тяжело задышала в деревянную, обитую выцветшими обоями стену.

Зойка сквозь полудрему слышала, как ушел на кухню и лег на скамейку Генка, как умостились на хрустящей голой сетке соседней кровати Роман и Борис — Роман с краю, Борис у стены. Вскоре кто-то из них засопел, тоже, наверное, уснул, а кто-то еще ворочался.

Не спал Роман. Лежать было очень неудобно: сетка под двумя телами сильно провалилась, и в бок впилось ребро кровати.

Да и одежда не совсем еще высохла, влажно холодила тело, бил легкий озноб, и Роману стало казаться, что он тоже начинает заболевать.

Заворочался Борис, приподнял голову; сквозь полуприкрытые веки Роман видел, что Борис посматривает то на него, то на Наташу и Зойку. Потом, вероятно, убедившись, что все спят, протянул свою длинную руку к телефону.

Роман повернулся к Борису, и тот быстро отдернул руку, закрыл глаза.

Через некоторое время в дверях появился Генка. Постоял некоторое время, глядя на ребят, и на цыпочках стал подходить к тумбочке с аппаратом.

— Тебе что? — строго зашикал на него Роман.

— Да так, скучно, — быстро вернулся назад Генка.

Проснулась Наташа. Увидев, что Роман лежит с открытыми глазами, сказала шепотом:

— Мне приснилось, что я говорю с мамой по телефону, я ее слышу, а она меня нет. Я не кричала?

— Нет, — ответил Роман.

Наташа вздохнула и снова закрыла глаза. А Роман вдруг почувствовал жгуче ноющую тоску; вначале ему даже показалось, что и не тоска это вовсе, а просто какая-то трудно переносимая неуютность, вызванная жесткой сеткой, мокрой одеждой, ознобом. Но потом он все же понял, что это и была самая что ни на есть обыкновеннейшая тоска по дому, по мягкой и теплой постели. И ему подумалось, что и ребята испытывали то же самое; потому-то Борис, хотя первым и предупредил всех не звонить, сам же и нарушил запрет, протянул руку к телефону; потому-то и Генка, самый, казалось, насмешливый и бесчувственный, дождавшись, когда все уснут, осторожно пробирался к тумбочке; поэтому и Наташе приснилось не что-нибудь, а именно телефон. То, как она звонит матери, а та не слышит ее.

И Роману нестерпимо захотелось дождаться, пока все уснут, снять трубку, неслышно набрать номер и нет — не говорить с отцом, ничего не сказать матери, а лишь услышать голос, полуночный, со сна раздраженный, но родной голос.

Но как ему этого ни хотелось, как ни была жестка кроватная сетка и не замерз он от влажной одежды, он все же чутко и тревожно заснул.

Проснулся он от негромкого вскрика, за которым последовало то быстрое и малопонятное бормотание, то слышались совершенно отчетливые слова и фразы: «Телефон… звонит… четыреста миллионов лет идет дождь… и следы ветра… телефон».

Наташа сидела на кровати рядом с Зойкой. На полу стояла банка с водой.

Наташа макала носовой платок в банку и прикладывала его Зойке ко лбу. Увидев, что Роман проснулся, сказала:

— Страшно горячая. Платок вмиг высыхает…

— Телефон… четыреста миллионов лет, — слабо повторяла Зойка.

— И бредит уже… — упавшим голосом произнесла Наташа. И вдруг испуганно, с отчаянием: — А если Зойка умрет? Ей очень плохо!

От Наташиного крика проснулись Борис и Генка. Борис сел на краешек кровати, а Генка, как-то по-взрослому ссутулившись, стоял в дверях комнаты.

— Когда Зойка болеет, у нее всегда высокая температура. Такой организм, — спокойно заявил Генка.

— Откуда ты знаешь? — недоверчиво спросила Наташа.

— Мы в одном подъезде живем…

— В одном подъе-е-зде! — зло ответила Наташа. — Тоже мне — объяснил! Ты просто черствый и бездушный тип! Понял?

— Ну вот еще… — всхлипнув, засмеялся Генка, но когда увидел, что не только Наташа, но и Роман с Борисом смотрят на него с неприязнью и даже какой-то брезгливостью, он виновато, как это с ним часто случалось, пожал плечами и смущенно проговорил: — Чего это вы на меня так? Да я для Зойки делал, может быть, в три тысячи раз больше, чем вы все. Я за нее десять лет во дворе заступался. Вы не смотрите, что она такая тихоня, она страшно вредная. Но ее никто и пальцем не смеет трогать. Ну, что мне для нее сделать? Говорите, что?

Ребята молчали.

— Ага! В рот воды набрали? А я знаю что!.. Сходить в аптеку и купить Зойке лекарства!

— Неисправимый шут! — развела Наташа руками.

— А это еще посмотрим, кто шут, — уже с обидой в голосе, но все же усмехнувшись, ответил Генка.

— Да ты что, уже совсем того?.. — сжав кулаки и подняв их вверх, шепотом ругалась Наташа. — Дурья твоя голова, забыл, где мы находимся. Какая аптека! Вы только посмотрите на него, он чокнутый!

— Ну что ж… — почти с угрозой произнес Генка и подошел к телефону.

— Не трогай! — двинулся вслед за ним, поднявшись с кровати, Роман.

— Да не бойтесь, я ни папам, ни дедушкам звонить не стану, я просто узнаю, который час.

Генка дважды крутнул диск, из трубки, в наступившей тишине это все ясно услышали, отчетливо донеслось: «Два часа пятнадцать минут».

— Поздновато, — кладя трубку, вздохнул Генка. — Но ничего, я знаю, где живет аптекарша. Она живет с аптекой рядом.

Генка вынул из кармана коробок со спичками, положил на тумбочку.

— Пусть остаются, а то намокнут. — И пошел к дверям.

— Постой, — удержал его за руку Борис. — Ты что, на ту сторону хочешь, в село?

— А что, ты знаешь аптеку поближе, здесь, на острове? — криво и презрительно усмехнулся Генка.

— Одному тебе нельзя, и я с тобой, — с мрачным спокойствием сказал Борис.

— Может, еще и Романа прихватим? — насмешливо хихикнул Генка.

Роман почувствовал, как у него все сжалось внутри, он даже ощутил легкую тошноту. Нет, не от страха, он не был трусом и пошел бы с ними не задумываясь, умей он хоть немного плавать. Но сейчас он с отчаянием и оскорбительным бессилием думал о том, что вот и наступило то, чего он больше всего боялся, — его разоблачение. И не было никакого выхода. Генка, видимо, что-то подозревал и нарочно все время его испытывал. «Так какой все же выход?» — мучительно думал он. Отказаться, не пойти — посчитают не настоящим товарищем, трусом, а он к таким не относился. Сознаться, что не умеет плавать, — тоже позор.

И снова выручила Наташа.

— Идите вдвоем, одной мне будет страшно!.. — сказала она. — С нами останется Роман.

Но и тут Генка не сдержался, чтобы не уколоть:

— За вас решает дама, капитан!

Борис и Генка ушли.

Роман, закрывая за ними дверь, видел, как в квадрате света, падавшего из окна, хлюпая ногами по лужам, они взялись за руки и словно канули в непроглядную тьму дождливой ночи.

Роман постоял некоторое время в проеме двери и впервые в жизни почувствовал жгучую до боли зависть.

Нет, наверное, такой темноты, к которой не привыкли бы глаза человека. Она была густа, как деготь, эта темнота, густа и мокра от все еще непрекращающегося дождя.

Они шли, наталкиваясь на кусты и деревья, до крови исцарапывая лицо, проваливаясь в какие-то ямки, которых вовсе не замечали вчера ни днем, ни вечером. Но вот они все же стали различать отдельные деревья, вернее их контуры, и заросли кустов, те были темнее самой темноты.