Повести и рассказы - Страница 422

– Это не галлюцинация.

– А что ж это? Где ты всю эту красоту у нас видел? В гастрономе? В кабаке? Даже у кооператоров ассортимент похреновее… – Она уже ничего и никого не стыдилась. Ее несло . – Да, кстати, а как насчет гуманности эксперимента, а? Эти рукастые набьют животы, отвалятся, а через энное количество часов с минутами добрый дядя – ученый – энтузиаст свалит к себе в Краснококшайск и – привет? А им что? Опять мойва? Суп пакетный? Гуляш дважды съеденный, колбаса «Молодежная»?.. Ай-ай-ай, Свен, стыдно, Свен, маленьких дразнить…

– Я никого не дразню, – защищался Свен. Он даже перестал изображать этакого викинга из морозильника, он почти орал, ручонки горе воздев: – Я хочу, чтоб так было всегда! У нас! У вас! На любой планете! Чтобы каждое желание каждого легко осуществлялось! И не иначе!

– Слыхали уже. Обрыдло. Партия торжественно провозглашает… Провозглашала, провозглашала, а потом – раз! – и все умолкли. Ты сказал: хотеть значит мочь, а мы так не умеем, не научились. Зато мы можем так, как не хотим. И здорово можем. Лучше всех во Вселенной! Парадокс, Свенчик, мон шер, и тебе его, с твоими инопланетными мозгами, не понять… Ладно, побеседовали – пора и честь знать. Веди дальше, друг Вергилий.

И в самом деле, какая знакомая ситуация! Помнится, Данте ее замечательно подробно описал в бессмертном труде! И вот спустя столетия история повторяется на новом, как и требует марксизм-ленинизм, более высоком витке спирали. Там, у Данте, грешники сильно мыкались от содеянного ими ранее, а здесь – от ранее не содеянного, то есть попросту несделанного, но по-прежнему желаемого. Такова се ля во…

Все-таки непривычен советский человек к чудесам, даже если они объясняются красивыми учеными терминами. Зойка не стала шагать через подпространство – или субподпространство? – а направилась к дверям, подальше от большой жрачки, открыла высоченную их половинку и… остановилась.

– Что там? – спросил из-за спины Свен.

Зойка молча подвинулась.

В крохотном гостиничном номере – койка у стены, стул у окна, тумба с телевизором, кресло, обязательный эстамп – на расшатанной сотнями буйных постояльцев кровати тихо спал очередной командированный, умаявшийся от беготни по начальству и магазинам. Спал не раздеваясь, улегся поверх каньового покрывала в рубашке, в брюках, в носках, подоткнул под щеку жесткую вату подушки, смотрел свои нехитрые командировочные сны и знать не знал о грандиозном межгалактическом эксперименте, вольно затеянном в приютившем его отеле. Проспал он эксперимент. Или же – как вариант! – это и было его заветным желанием: отоспаться, вырубиться на триста – четыреста минут из суровой действительности, которую, кроме как во сне, и видеть-то больно.

– No comments, – сказала Зойка и тихонько прикрыла дверь.

Свен комментариев и не требовал, все, выходит, ясно ему было, он вообще малость притих, присмирел, уже не вещал о глобальности умыслов, о грядущем переустройстве земного быта и о вступлении нашей голубой планеты в братство миров потребителей желаний. Он топал за Зойкой и помалкивал в тряпочку.

А Зойка, поняв, что в сей милой дьяволиаде (спасибо Михаилу Афанасьевичу за летучий термин!) двери ведут не туда, куда положено, а невесть куда они ведут странника, напрягла воображение и рванула прямо сквозь ближайшую стену – напролом. По архитектурно-планировочным законам положено было бы очутиться в сортире, а она вовсе даже очутилась на некой улице, судя по антуражу – не столичной, но по количеству магазинных вывесок мощно обскакавшей Арбат или какой-нибудь Столешников переулок: все первые этажи невысоких домов были заняты магазинами. Тут тебе и «Обувь», и «Одежда», и «Ткани», и «Промтовары», и «Культтовары» (улавливаете разницу?), и «Спорттовары», и непременный писчебеднобумажный «Школьник», и «Книги», и даже «Зоомагазин», не говоря уж о «Продтоварах», «Гастрономе», «Булочной», «Бакалее», «Диете», «Кондитерской» и «Молочной». Народу на такой замечательной улице, к удивлению Зойки, сшивалось немного, нигде никаких очередей, нигде никаких толп с повышенным спросом, никаких нервных выкриков типа: «Кто последний?», или «Вас здесь не стояло!», или «Просили не занимать, у кассирши обед!». Редкие культурные – или культтоварные? горожане шли не торопясь по ладно заасфальтированному тротуару, чинно заходили в магазинные двери, пропуская женщин и детей вперед, и оттуда, из-за дверей, тоже никаких склочных шумов не доносилось, а другие граждане, наоборот, выходили, даже пропуская вперед женщин и детей, из тех же дверей, неся под мышками цветные коробки, свертки, сумки или же полиэтиленовые пакеты с красивыми портретами Аллы Б. Пугачевой и членов группы «Ласковый каждый месяц». Пакеты с покупками вестимо.

– Кино, – сказала Зойка.

Все это и впрямь сильно смахивало на съемку высокохудожественного фильма в жанре соцреализма, а столь необычно ведущие себя покупатели легко могли быть зачислены по ведомству массовки: погуляют себе в декорациях пятерик в кармане.

– Мечта кинорежиссера? – задумчиво угадал Свен. – Вряд ли… Здесь синтезированы желания по крайней мере сотни испытуемых. Может, один из них – режиссер?

– Если и так, то не Феллини и не Бергман, – подбила бабки Зойка. Как-то все это не по-краснококшайски, извини, Свен, придумано, без полета… Любопытно, а в магазинах-то как с дефицитом, не напряженно?..

И услышала:

– Совсем даже не напряженно.

Оглянулась: Свен сказал? Нет, Свен не говорил, Свен молчал, Свен глазел на витрину магазина «Обувь», где – мать моя женщина! – выставлены были баретки всемирно известных фирм «Саламандра», «Топмэн», «Батя» и «Парижская коммуна», красивые мужские и женские баретки по сходным ценам выставлены были в провинциальной мечте Зойкиных постояльцев. Тогда кто же такое сказал, если не Свен?..

Спокойные люди спокойно текли по тротуарам мечты, обтекали Зойку и Свена, не замечая их, а некоторые даже и протекали сквозь них, словно существуя в ином измерении, или, может, «сквозной» эффект этот сгоряча почудился возбужденной Зойке, поскольку текущие мимо – или все-таки сквозь? – люди вольно оставляли в ее натруженных мозгах обрывки своих фраз, осколки мыслей, левые и правые части сложносочиненных, а также сложноподчиненных предложений забывали они в Зойкиных сдвинутых по фазе мозгах, и вся эта лингвистическая окрошка переливалась там, плескалась, бурлила и булькала.