Повести и рассказы - Страница 143
Изменить размер шрифта:
«Уняв на сердце боль, исчезнуть, раствориться…»
Уняв на сердце боль, исчезнуть, раствориться
в покое сладостном средь клевера и пчел…
Увидев, как висит недвижно в небе птица, —
улечься в тень ее, как будто в дом зашел…
И, молнию поймав над речкою, согреться…
и льдом со лба стереть всех горестей следы…
Все можно. Только лоб железным стал, а сердце —
кочует там, где ты…
В дверях
Пыль месил я на дороге и теперь вот здесь стою,
чтоб, споткнувшись на пороге, рассказать вам жизнь свою.
Ничего-то мне не надо — ни воды, ни сухаря.
Все блаженство, вся награда — ваша местная заря.
Ваши речки и дубравы, желудь желтый и резной…
Жить хотел я ради славы — глупый парень, что со мной?
Слава — красная заплата, как сказал большой поэт.
Хватит мне плаща заката. А покоя в сердце нет.
Я пришел, чтобы проститься с тягою волшебных стран,
откусивши, как лисица лапу, влезшую в капкан…
Мне холмы у вас дороже всех вулканов вдалеке.
Здесь дремал я средь сорожек в лодке звонкой, на реке.
Здесь я пел — и вместе с тучей, вместе с молнией летел.
Я мечтал о доле лучшей. Знал бы я, чего хотел!
Как письмишко, на пороге не сквозняк меня трясет,
а твой взгляд, слепой и строгий, мой народ…
Пропустите же! Отныне буду хоть дворы мести.
Ведь не зря мне на чужбине, в электрической пустыне,
снился сладкий дух полыни, и мороз шел по кости!
«Я стал просыпаться под утро — лежу в темноте…»
Я стал просыпаться под утро — лежу в темноте,
грехи вспоминаю свои… ощущенья морозны…
Но я говорю про себя: прегрешения те
простительны и несерьезны!
И вновь засыпаю… и вновь пробуждаюсь в тиши…
И снова себя убеждаю, но вижу — напрасно.
Ах, кто же упорствует это в глубинах души?
И все-то ему непонятно, неясно…
«Вышел к берегу, смиряя в сердце ярость…»
Вышел к берегу, смиряя в сердце ярость.
Вдруг споткнулся, спички смяв в руке.
Что ты там увидел? Это парус,
Господи, белеет вдалеке!
Средь баржей под сизой крышей дыма
и военных серых кораблей
все же это так непостижимо —
белый парус милых детских дней.
Или то волна стоит седая?
Вот обрушилась — и нет ее…
И клокочет, сладко замирая,
сердце проясневшее твое.
«Давай держаться на борту…»
Давай держаться на борту,
держаться страстно,
хоть ветер валит в темноту,
гнетет ужасно.
Давай держаться в облаках,
на гибких крыльях.
И в тесных зябких рудниках,
почти в могилах.
Легко и сдаться, и упасть,
в слезах излиться.
Но пусть над шеей волчья пасть
напрасно злится!
Себя совместно сохранят
любовь и воля.
Безверье — смерть, унынье — яд.
Держись средь поля!
Держись на бешеном ветру,
в морозном мраке.
Ты не умрешь, я не умру —
напрасны враки.
Есть сладкий труд, сад на заре,
есть тяжесть долга.
Давай держаться на земле,
вдвоем и — долго.
«Свечек кривые огарки…»
Свечек кривые огарки.
Окаменевший хлеб.
Жалкие наши подарки —
так был наш мир нелеп.
Но мы горели глазами,
но мы любили метель,
но мы стояли часами,
глядя на высшую цель —
то ль на звезду-невидимку,
то ли вдали города,
то ли в кулак, в дырку,
сами не зная куда…
Поэт
А. Пчелкину
В чем нам каяться? Мы же не каины,
братьев рбодных не убивали.
Разве лишь муравьев нечаянно,
да и то, признаться, едва ли.
В чем нам каяться? В том, что верили
и второму вождю, и шестому…
А в итоге в очках, как Берия,
сами ходим бочком по дому.
Наши первые строчки туманные
о строителях, о дорогах
были радостно приняты мамами
на истертых, как седла, порогах.
Только где они нынче, те радуги,
села детства и чистые речки?
Вера в правду была взаправду ли?
Иль была — как записка у печки.
А вот если б мы все, сочинители,
все полтыщи поэтов русских,
закричали: уйдите, мучители,
вы, Дантесы, свиные ушки, —
посадили бы нас, наверное.
Но народ всколыхнулся бы — точно.
И страна засияла бы вербная.
И явилось бы счастье досрочно.
Ну а мы, осененные славою,
под плитой в километр возлегли бы…
Но молчали поэты державные,
вот и живы, как древние рыбы.
Так что каяться глупо, не правда ли,
стоя в мире холодном и каменном?
Мы — себя убившие Авели,
тень свою назвавшие Каином…
Возвращение
Ты уехал далёко, прославлен теперь и высок.
И народ удивленно простил: победитель, он прав.
Но приедешь пройтись по полям — и ржаной колосок,
оторвавшись, пролезет, как в детстве, в твой быстрый рукав.
Ты мурлычешь, спешишь, ты руками размахивать рад,
ну а колос крадется, на остья свои опершись,
он под мышку прошел… вот немного качнулся назад —
и ударил вдруг в самое сердце.
Проклятая жизнь!
И руками врачи разведут: непонятная смерть.
От простого, от мягкого желтого колоса ржи?
Или как посмотреть?
От забвенья и лжи?