Повести - Страница 10

Озеро было маленькое. Располагалось оно в глубоком провале, дорога проходила гребнем холма, будто по коньку высоченной крыши.

По берегу озера рос чахлый ольшаник, за ним топорщилась осока, и вдоль самой кромки воды, будто зеленые пенки, лежали наплывы мха. Он подсыхал и твердел только в большую жару, тогда по нему можно было ходить как по натянутому полотну. Что-то урчало под ним, а впереди и сзади поднимались горбы, и далеко в стороне вдруг начинал шевелиться какой-нибудь пожухлый прибрежный куст. Со мха, будто с плота, можно было заглянуть в воду и прямо под собой увидеть илистое дно, на нем скользкие гнилые жерди, тянущиеся к берегу, в густую пещерную темноту.

Убитый лежал недалеко от воды. Ребятишки сразу же узнали в нем страхового агента Ваньку Кудрявчика, который еще накануне вечером ходил по их деревне. Перепуганные, они бросились к дому. До деревни здесь было около километра, и все расстояние они мчались не оглядываясь.

Узнав о случившемся, колхозный бригадир и еще двое мужиков пошли к озеру.

Кудрявчик был зарублен топором. И, скорее всего, не в бору, где теперь лежал, а в другом месте. Потому что кровь с него была смыта и возле тела на земле виднелись глубокие вмятины от колес телеги и лошадиных копыт. Значит, привезли Кудрявчика сюда, возможно, собирались сбросить в воду, да почему-то не сделали этого. Колея выводила на дорогу и сворачивала к деревне.

Бригадир распорядился дежурить возле убитого, тотчас оседлал колхозного жеребца и поскакал на полустанок, где находилась милиция. До полустанка было около пятнадцати километров сырым болотистым лесом. Дорога грязная, ухабистая. По обочинам ее и даже прямо на ней рос тростник. Ухабы, как пруды, были подернуты зеленой ряской. Не дорога, а мученье. Жеребец то поскальзывался на синей глине, то по колена увязал в торфяной каше. Он взмок, покрылся мыльной пеной, но бригадир все гнал и гнал его, взволнованный происшедшим.

К полудню в деревню понаехала милиция. Фотографировали убитого, замеряли расстояние между вмятинами от колес, допрашивали ребятишек.

Следователь сразу же нашел телегу, на которой был привезен убитый. Но как определить, кто это сделал? Деревня Забор довольно большая. А все телеги стояли на улице возле скотного двора, на ночь их никогда не убирали. Упряжь хранилась рядом в сарае — тоже, если понадобится, приходи и бери, спрашивать разрешения не надо. А кони паслись на лугах за деревней. Обычно их никто не охранял: стреножат и выпустят на ночь и только утром придут за ними.

— У нас всегда так было, с образования колхоза. И до войны так делали, и теперь, — объяснял следователю колхозный бригадир. — Но не было случая, чтобы что-то взяли, первый раз так…

— До войны — иное дело. А сейчас — после войны, — назидательно заметил следователь, еще совсем молодой парнишка, недавно окончивший институт и присланный сюда, в этот дальний глухой угол Псковщины, по распределению.

— Да ведь уже шестой год пошел, как окончилась.

Следователь промолчал, и бригадир, вздохнув, покорно согласился:

— Моя вина… Но ведь всегда оставляли. Кто бы мог подумать…

— А между прочим, почему ваша деревня так странно называется — Забор? — поинтересовался следователь.

— Исстари так… — помолчав, ответил бригадир. — Не мы придумали.

— Кругом такие древние, языческие названия: Полисто, Цевло, и вдруг — Забор.

— Не знаю, можно ли верить… Рассказывали, лес тут был непроходимый. Только по рекам и пробирались. Староверы сюда бежали, селились за бором. Так и пошло: «Куда сбежал?» — «За бор». «Где живешь?» — «За бором».

— А вы что, тоже старовер?

— Мы в армии служили, партизанили. Какие же мы староверы!.. Колхозники…

Убитого увезли в район, а следователь весь день бродил по деревне, заходил и к одному, и к другому, расспрашивал. Многие видели накануне страхового агента, разговаривали с ним.

«Вышел из нашей избы и пошел, а куда, не знаю, — отвечали следователю. — Если бы знать, что так случится, посмотрели бы. А то ведь откуда знаешь, не смотришь. Он тут часто ходил».

На всякий случай следователь допросил Демида Барканова и его дочь Капу. Сын Демида, Егор, и зять, Степан Барканов, во время войны были полицаями и удрали вместе с немцами. Но и здесь следователь не узнал ничего нового. Демид жил в стороне от большой дороги, в прогоне, и в тот прогон, да и вообще в тот конец деревни, не дошел страховой агент. Не успел дойти. Его там никто не видел. Это подтверждали многие. И вообще он заходил не во все подряд избы…

Это был веселый белобрысый парень. Волосы густые, вьющиеся, с золотистым отливом, с рыжинкой — они буйным чубом свешивались на глаза, и агент — Кудрявчик, как уже успели прозвать его, — широко, белозубо улыбался и резко встряхивал головой, откидывая чуб. Он работал агентом недавно, только что демобилизовался из армии. И ходил еще в хромовых армейских сапожках и в галифе. До него страховым агентом работал старик, маленький скрюченный человечек, с лицом табачного цвета, одежда суконная, черная, глухой ворот гимнастерки в любую жару застегнут до подбородка. Приезжал на ржавом скрипучем велосипеде. И голос у него был скрипучий, ржавый. А этот, Кудрявчик, шел, расстегнув ворот яркой сатиновой рубашки, грудь колесом, весело, неторопливо посматривал направо и налево и улыбался, придерживая локтем маленькую потертую полевую сумку. Быстро взбегал на крыльцо, постукивал каблучками и широко распахивал дверь в избу.

— Ну, тетушка, будем платить страховку? — спрашивал у хозяйки, поздоровавшись.

— Да какая я тебе тетушка!

— А мне все родственники! Все меня любят. И все рады. А что, может, и будешь родственницей! Где твои девки-то? — заглядывал в приоткрытую дверь в сени.

— А что тебе девки?

— Больно девки у тебя хороши. Вишенки! А до девок я сам не свой, как кот до сметаны.

— У, бугай! В грех вводит! Считай деньги да не скаль зубы, в ведомости что не перепутай.

— У нас как в аптеке! Мы свое дело туго знаем! Два берем, а рубль пишем. А вправду, где твои девки?

— Пиши, пиши, ладно уж. Я покажу тебе таких девок… — беззлобно поругивалась хозяйка.

— Вот сатана — теща! Я тебе по-серьезному… Кваску бы мне. Квас не водится? Ну, водички похолоднее. Ах, хороша водичка! Спасибочко. Ну, так я сегодня на вечерку тут останусь, а твоих девок дождусь. А и сама ты, видно, была красива!

— Ладно, ступай уж! Давай квитанцию. Да сумку-то не потеряй.

— Что ты!..

Так он шел по деревне. Некоторые избы были заперты, хозяева ушли на работу в поле, у других уже было уплачено, и поэтому он заходил не к каждому. Сыграл с ребятишками в рюхи. Положил сумку на обочину дороги, просверлил каблуком в земле лунку — «масло» — и стал играть. Бил по бабкам с левши, но бил метко. Наигравшись, умылся, достав из колодца ведро воды, сел на поженку, побеседовал с мальчишками:

— Ты чей?.. А ты чей? — Познакомился со всеми. У Мишки Барканенка спросил: — Что, батька-то твой еще не вернулся?

— Нет, — ответил Мишка.

— Так вот и сгинул! По своей дури…

Мишка застыдился, потупился. А он лег, потянулся с хрустом, спросил заговорщицки у мальчишек:

— А что, хлопцы, самогончика я у вас здесь нигде не добуду? Шнапсика?

— Нет, — дружно ответили ребята.

— А жаль… Стопочку бы. Что-то кости ломит.

— Если только у Власьевны. У нее тоже кости ломит.

— А там есть?

— Она ноги натирает от ревматизма…

Обо всем этом ребята рассказали следователю только на второй день.

А тогда Кудрявчик поднялся и, потирая ладонью грудь, поглядывая на окна, пошел.

Власьевна не признавалась ни в чем.

— Не знаю я ничего, не видела Кудрявчика, не приходил он ко мне. Вот крест, не видела! Не видела, и все! Не был тут!

И даже когда в сенях возле кровати, покрытой пологом, заметили несколько начисто вымытых половиц, приподняли их и между ними в зазоре нашли запекшуюся кровь, все равно еще долго отпиралась Власьевна. И только когда ее арестовали, она призналась.