Повесть о солдатском бушлате - Страница 6

На чердаке сразу стало тихо. Потом дверь распахнулась и Макаров увидел Борьку Терехина. Мимо его ног стремительно пронеслась кошка.

— Ну, чем вы здесь занимаетесь? — сказал Макаров. — Кто вас пустил на чердак?

— А мы, Станислав Михайлович, — сказал Терёхин (он всегда начинал называть Макарова по имени-отчеству, когда видел, что тот сердится), — мы опыт ставим. Проверяем живучесть кошачьего организма.

Он смотрел на Макарова с лёгкой снисходительной насмешкой, даже с некоторым едва уловимым презрением, словно говорил: «Что вы девчонок слушаете? Охота шум поймать из-за таких пустяков!» И выражение его лица повторялось на лицах мальчишек, которые стояли за его спиной.

— А умнее ничего не придумали? — спросил Макаров.

— Тебя бы, Терёхин, самого так помучать, тогда бы узнал! — тут же вставила своё слово Лепёшкина.

— Тю-тю-тю! — сказал Терёхин. — Слёзки вытри. Нервы укреплять надо. Подумаешь, одной кошкой больше, одной меньше!

— Знаешь, кто так нервы укрепляет? — зло спросил Макаров.

— Ну кто?

— Фашисты, вот кто!

Терёхин открыл было рот, хотел что-то сказать, но Макаров не стал слушать, повернулся и пошёл прочь.

— Да мы же шутили! — крикнул ему вслед Терёхин. — Что, и пошутить уже нельзя?!

Шутили они! Как же!

Будь этот Борька его братом, он бы давно уже… Впрочем, что бы он сделал? Поколотил бы его? Но он не представлял, как бы смог решиться ударить человека, который его меньше и намного слабее. Тогда что же он всё-таки сделал бы? Поговорил бы, что называется, по душам? Но кто ему запрещает сейчас поговорить по душам с Терёхиным? А вот не получается. Оказывается, не так-то это просто — захотел и поговорил.

Будь Борька его братом, он был бы все время на глазах, изо дня в день, — вот что, пожалуй, самое главное! А так Макаров хорошо, если видит Борьку раз в неделю. Вроде бы только-только протянется какая-то ниточка, неделя пройдет — уже оборвалась, опять встречаются едва ли не как чужие. И с кем Борька всю неделю, чем занимается — неизвестно.

Однажды в воскресенье Макаров отправился в посёлок в увольнение и встретил на главной улице, возле кинотеатра «Космос», Борьку Терёхина. Терёхин был не один. Какие-то два взрослых парня, и Борька с ними. Он помахал Макарову рукой: «Привет, Стасик!» Рядом с этими парнями он тоже старался казаться взрослым. Макарову не понравилось это. Нет, его не обидело и не рассердило, что Борька поздоровался с ним так небрежно, словно со своим одноклассником, — в конце концов, он сам всегда хотел, чтобы отношения его с ребятами были проще. Ему не понравилось то, что Терёхин явно кичился своей взрослостью, выставлял её напоказ. А уж Макаров-то знал, как много глупых поступков совершается мальчишками именно из-за этого стремления любым путём доказать свою взрослость.

Потом он спросил у Терёхина: «Кто были эти парни?» Терёхин пожал плечами: «Да так…»

Вот и весь разговор!

А история с кошкой была лишь одной из многих штучек, которые выкидывал Терёхин и о которых иногда сразу, а иногда и не сразу узнавал Макаров. Учителя жаловались на Терёхина, говорили, что он пропускает уроки, что он грубит, что он курит, что он плохо влияет на остальных ребят. Макаров и сам видел, что влияет, и что плохо — тоже видел.

Татьяна Васильевна, старшая пионервожатая, говорила Макарову:

— Вы бы, Станислав Михайлович, побеседовали с ним ещё разок. Вы — мужчина, не может быть, чтобы он вас не послушал…

Но в том-то и дело, что Борька, кажется, не склонен был считать его настоящим мужчиной.

— Побеседуйте, а?

Она по-прежнему смотрела на него восторженными глазами.

Сначала Макарова раздражала её восторженность, не теперь он привык к ней, даже понял, что эта черта характера помогает Татьяне Васильевне работать. Иначе такие ребята, как Борька Терёхин, давно должны были бы привести её в отчаяние…

И Макарову, и ребятам казалось, что идут они уже долго, а между тем не прошло ещё и полутора часов, с тех пор как они расстались с Огородниковым. Всё чаще кто-нибудь ребят спотыкался, падал, и тогда Макарову приходилось оставлять своё место во главе цепочки и спешить на помощь.

В полевой сумке у него хранился для ребят маленький сюрприз, которым он рассчитывал поднять у них настроение. Но пока он не торопился раскрывать свою полевую сумку. А хранилась в ней сигнальная ракета. Макаров выпросил её вчера у начальника штаба, потому что знал, в какое восхищение обычно приводят ребят подобные штуки. Сначала он думал, что запустит её, когда они будут приближаться к цели своего похода, к радиолокационной станции, чтобы торжественно возвестить о своём прибытии. Но теперь он решил использовать эту ракету раньше. Он надеялся, что ракета развлечёт ребят и прибавит им сил.

Наконец они добрались до пологих сопок, но и здесь, в распадке, ветер оказался ничуть не слабее. Кроме того, усилилась пурга, лица секло сухим мелким снегом, слепило глаза и теперь, оборачиваясь, Макаров уже не мог разглядеть тех, кто шёл в конце цепочки. И это беспокоило Макарова больше всего.

Теперь они были вынуждены идти совсем медленно, чтобы не потеряться, и через каждые пять минут Макаров приостанавливался, чтобы проверить, не отстал ли кто. Он ещё и ещё раз прикидывал в уме, сколько они прошли и сколько осталось, и получалось, что идти им уже не так много.

«Только бы не сбиться с дороги», — думал он.

Он подбадривал ребят, он говорил, что уже совсем скоро, и они согласно кивали ему в ответ. Они тоже старались подбодрить его. Те походы, которые устраивались раньше, были, в сущности, лишь игрой, развлечением. А теперь игра перестала быть игрой, первый раз им выпало настоящее испытание. В конце концов, они сами затеяли этот поход, никто не заставлял их идти на лыжах, достаточно было Макарову только сказать слово, и за ними прислали бы армейскую машину, — может быть, даже вездеход прислали бы. Они сами отказались от этого варианта. Кого же теперь винить?

Сам Макаров был по-солдатски рассудителен и спокоен: за полтора года службы он уже успел усвоить ту простую истину, что даже самые нелёгкие марш-броски, даже самые нелёгкие переходы, как бы ни были они изнурительны, все равно рано или поздно кончаются. Надо только помнить об этом, и тогда будет легче. И ещё он знал один верный солдатский способ облегчить себе самый трудный поход: никогда не нужно глядеть вдаль, не нужно прикидывать, сколько же ещё осталось до самого конца, — лучше давать себе как бы маленькие задания: вот до этого камня, вот до этого дерева, вот до этого поворота…

Правда, сейчас перед ним не было ни камня, ни дерева — только заснеженное пространство, и Макаров отсчитывал про себя шаги: десять… ещё десять… ещё десять… А там, глядишь, в один прекрасный момент поднимешь голову — и пожалуйста: перед тобой уже антенны радиолокационной станции…

Настраивая себя таким образом, Макаров и не подозревал, что главная беда поджидает их впереди.

Неожиданно споткнулся и упал Борька Терёхин. Он сразу же вскочил, но тут же вслед за ним упал Генка Смелковский. Теперь и Макаров почувствовал, как его правая лыжа зацепилась за что-то. Он с силой выдернул её, но опять словно кто-то схватил его за лыжи.

Так вот в чём дело!

Стланик-кедрач преграждал им путь.

Ветер слизал верхний слой снега, и теперь обнажились, торчали повсюду извилистые, стелющиеся по земле ветки, казалось, кто-то нарочно расставил под снегом хитроумные проволочные петли-капканы.

Макаров попробовал взять влево, подняться немного вверх по пологому склону, но и там каждый метр давался с трудом. Он попытался уйти вправо, и опять стланик не пускал его.

Макаров остановился.

«Только без паники», — сказал он себе. Надо было спокойно подумать, что делать дальше.

— Привал! — скомандовал он.

Ребята сбились в кучу, радовались передышке. Их лица осунулись от усталости. И Макаров, глядя на них, подумал: «Ох и достанется мне от родителей!» Но подумал он об этом лишь мельком, как бы краем сознания, мысли были заняты другим: надо было искать выход. Если бы ребята не были уже обессилены, измотаны, они бы наверняка сумели продраться сквозь стланик. Но сейчас это им уже не по силам.