Повесть о Сарыкейнек и Валехе - Страница 2

- А Джамал-муаллим сегодня сказал, чтобы мы готовились к свадьбе, прервала мои думы Сарыкейнек. - Двухкомнатная квартира на пятом этаже, говорит, ваша.- Сарыкейнек счастливо засмеялась. - Представляешь, спрашивает, отложили ли,мы деньги на свадьбу?

- А ты?

- Была б квартира, говорю. За остальным дело не станет.

- Джамал-муаллим - человек слова...

- А комнаты-то, комнаты....- радостно говорила Сарыкейнек. - Два окна на лес смотрят, два - на гору Муровдаг. Пятый этаж - самый лучший, не правда ли?

- А то! Ты ж привыкла на мир смотреть сверху, со своего крана, - сказал я и слегка щелкнул ее по кончику носа.

- Да ну тебя! - оттолкнула меня Сарыкейнек. - Сколько раз просила, не делай так!

Я расхохотался.

- А что делать? Что? - говорил я сквозь смех. - Коли нос у тебя вздернут, будто ты бросаешь вызов всем,..

- И пусть, - с нарочитой обидой отбивалась Сарыкейнек. - Не твое дело.

Притянув к себе, я поцеловал ее.

- Знаешь, - сказал я, помолчав, - меня самого так и тянет поговорить о нашей квартире. Да боюсь сглазить.

- Не каркай, - шаловливо шлепнула она меня по губам.

Не суеверны мы были, нет. Но когда заходил разговор о квартире, я чувствовал, как что-то поднимается в душе... Страх не страх, сомнения не сомнения. Беспокойство какое-то.

"Джамал-муаллим - это человек... да, всеми уважаемый, - повторял про себя. - Сказал - кончено. А все же..."

Джамал - это начальник строительства. Ему всего двадцать восемь лет, но мы называем его уважительно - муаллим.

- Подъем! - скомандовала Сарыкейнек. - До начала фильма двадцать минут.

Ссыпав остатки каштанов в карманы, мы вышли из "дворца". (Товарищи в шутку нарекли нашу пещеру высокоторжественно - "Зимний дворец Сарыкейнек и Валеха".)

Фильм оказался пустой.

- Давай сбежим, - предложила Сарыкейнек.

Мы вышли.

Снег усилился. Ничего не было видно. Только в отдалении, в стороне общежития, сквозь разыгравшуюся метель угадывался свет висевшей у входа мощной 500-свечовой лампы.

- Погуляем?

- Нет, мне пора, - сказала Сарыкейнек. - Гюллюбеим-хала ложится рано...

- Пошли, - взял я ее под руку.

- Ты с ребятами иди... Я сама...

- Да ты что? В такую погоду!

- Что мне сделается? - говорила Сарыкейнек, а по голосу чувствовалось: хотелось ей, ой, хотелось, чтобы я ее проводил. - Ничего не случится со мной, - продолжала она и лукаво спросила: - А если случится вдруг? Что ты сделаешь?

- Как это что? Или я не мужчина?! - обиделся я.

-- Пах-пах, мужчина! - рассмеялась Сарыкейнек и, словно извиняясь, взяла меня под руку. - Ну ладно, пошли. Мужчина...

Идти надо было через лес. Тропинку занесло снегом. Но мы хорошо знали дорогу.

- О чем я думаю... - прервала молчание Сарыкейнек. - Когда мы переедем в новую квартиру, давай и Гюллюбеим возьмем с собой. Мы так привыкли друг к другу. На новом месте мне будет ее не хватать. И тяжело оставлять ее одну.

- А сын? - напомнил я.

- Пять лет как уехал, и дело с концом. Даже писем не пишет.

- Сначала ты поговори с ней, - сказал я. - Ведь не одинокая она. Глядишь, еще обидится...

- Ага, - согласилась Сарыкейнек и преданно посмотрела мне в лицо. - Какой ты у меня хороший...

- Если согласится, я не против!

- Будет чудесно, правда? Старый человек в доме нужен... А когда у нас с тобой маленькие пойдут, то... - Не договорив, Сарыкейнек с нежностью прижалась ко мне.

Лес кончился, мы вошли в село.

Гюллюбеим-хала жила в простом крестьянском доме с двумя комнатами. В. середине одной из них находилась жаровня. Два подслеповатых окна смотрели на улицу, а задняя глухая стена дома приткнулась к горе. В одной комнате жили Гюллюбеим с Сарыкейнек, а другая служила кладовкой.

Поднявшись на шаткое крылечко, мы постучали.

- А-а, зятек пожаловал! Входи, сделай милость! - запела старушка, открывая дверь.

Голая электрическая лампочка, свисавшая с потолка, освещала скромное убранство комнаты.

Я снял сапоги и сел на край старого выцветшего ковра, против жаровни. В доме Гюллюбеим-халы была пара стульев, но я любил сидеть на полу, подобрав ноги, как сидели испокон веков наши предки, коротая долгие снежные зимние вечера за неторопливой беседой у огня,

Не знаю почему, - быть может, потому, что я сирота, мне так мило духовное родство с теми, кто жил на этой земле много лет назад. Я сижу у огня и остро, до боли в сердце представляю себя в кругу этих мужественных и немногословных своих сородичей. Почему-то мне кажется, что я чем-то обязательно должен быть похож на них. Во всяком случае, когда я вскакиваю на спину жеребца и скачу так, что только ветер свистит в ушах, или когда выбиваю 50 очков из пятидесяти в передвижном тире в райцентре - стрельбой, как и борьбой, я увлекаюсь давно, - в такие минуты сердце мое переполняется гордостью. И я искренне считаю себя прямым потомком отважных своих дедов. Хотя...

- Каждому времени свое, - глубокомысленно изрек однажды Сарвар, он был на несколько лет старше нас и нет-нет да и учил нас уму-разуму. - Физическая сила, храбрость - что в наш деловой век? Ничто. Тьфу!.. На собрании начальство покритиковать - вот сейчас верх храбрости!

- И то верно. Какую отвагу может проявить в наше время, скажем, шофер? говорил Придира Зейнал, который редко когда с кем соглашался, а когда сердился, то краснел как индюк. До самой шеи.

Потрескивали дрова в жаровне. Тихо пел вычищенный до блеска, как и все в доме Гюллюбеим, самовар.

Сарыкейнек, стоя перед зеркалом, расчесывала свои черные, достающие до пояса волосы, и облегающий тело свитер очень шел к ее ладной фигуре.

- Пах-пах! Вы только посмотрите, что за невеста у нас. Загляденье! воскликнула Гюллюбеим-хала, внося в комнату большой поднос.

Сарыкейнек покраснела пунцово, отчего похорошела еще больше.

Ловко подхватив поднос, она опустилась на колени у самовара, стала разливать чай.

- Есть ли что приятнее чая, который разливает такая хозяйка? - продолжала старушка.

- Хозяйка, где уж там. Без своего угла, - вздохнул я.

- Не горюй, - рассмеялась Гюллюбеим-хала. - Не сегодня завтра ваш дом будет готов. Сыграете свадьбу, И старая Гюллюбеим напляшется досыта!

- А потом останется жить с нами, - продолжила за нее Сарыкейнек и стрельнула в мою сторону глазами.

Но старушка только улыбнулась в ответ. Ничего не сказала.

- Нет, мы серьезно, - поддержал я разговор.- Мы с Сарыкейнек решили, что без вас нам никак нельзя на новой квартире. Мы вас забираем с собой.

- Ах, какие вы быстрые, - сказала Гюллюбеим-хала, и было видно, что ей приятны наши слова.-Спасибо, детки. Но с моим домом что делать прикажете?

- Продадим.

Лицо старушки стало строгим.

- Это невозможно. Продать дом предков... Вздохнув, она поднялась и принесла свежий, испеченный утром, лаваш и сыр-мотал.

- Ешьте, ребята. Небось проголодались.

Хотя Гюллюбеим и была словоохотлива, она почему-то упорно избегала говорить о своем покойном муже, о сыне, оставшемся после армии в Ашхабаде. По слухам, он там женился на дочери влиятельного человека и работает сейчас на хорошем месте. Никак не скажешь, что сынок этот хоть сколько-нибудь был внимателен к старушке матери. Даже на свадьбу не позвал. Не пишет, и ладно. Значит, занят, говорила Гюллюбеим, когда разговор касался этой щекотливой темы. Лишь бы здоров был. Мое дело - выпустить его в жизнь, а там пусть живет как знает, бог ему судья...

Почему-то я очень не любил этого ее сынка, хотя ни разу его не видел. Да если б у меня была такая мать, пылинке не дал бы опуститься на нее! Вот ведь как несправедлив мир, думал я. Кому - только мечтать о чем-то, а кому - не ценить того, что есть.

- Ну, пойду. - Я поднялся.

- Куда? На ночь-то глядя, - сказала Гюллюбеим-хала.

Но я был, как всегда, непреклонен.

- Спокойной ночи, - решительным тоном сказал я, надевая куртку.