Повесть о Платоне - Страница 20

Вновь кощунство. Наши души не разговаривают с нами.

Как вы можете быть в этом уверены?

Наши души не являются нам.

Вы ошибаетесь. После путешествия я уснул, и когда я пробудился, она сидела подле меня. Она, помню, пела сама для себя, а потом я открыл глаза.

Платон. Долго ли я отсутствовал?

Душа. Трудно сказать.

Платон. Где ты меня нашла?

Душа. Здесь. Среди твоих бумаг.

Платон. Это было тяжкое путешествие. Я словно бы вошел в пещеру и перемещался под нашей землей. Могло ли существовать такое место?

Душа. Раз ты его видел — оно существует.

Платон. Значит, это было не видение? Не греза?

Душа. А ты сам как думаешь?

Платон. Я верю, что это было настоящее.

Душа. А я, в свой черед, верю тебе. Других, конечно, тебе будет не так легко убедить.

Платон. Других?

Душа. Но по крайней мере, ты сделал первый шаг. Увидел то, что прежде было невообразимо.

Платон. Как это говорится? У меня открылись глаза. Теперь я примусь потихоньку будить остальных.

Так вы отказываетесь поверить, что я спускался в темную пещеру, где жили обитатели древнего Лондона? Горожане, послушайте меня. Прошу вас послушайте. Может быть, я ошибся. Я чувствовал и верил, что спускаюсь под землю, но, возможно, то была просто ущербность моего воображения. Возможно, они повсюду вокруг нас — просто мы с ними не видим друг друга. Вот вы опять смеетесь. Этим вы доказываете мою правоту. Может быть, мы не хотим их видеть. Или они не хотят видеть нас. Не знаю. Каким-то образом мы оказались разделены. Но я убежден: их мир переплетен с нашим.

Твои собственные слова обличают тебя. Признаваясь в сомнениях по поводу своего путешествия, ты ожидаешь при этом, что мы поверим твоим россказням?

Я всегда только и делал, что рассказывал россказни. О том, как наши души впервые вышли на свет в эпоху Орфея, когда божественное человеческое очнулось от сна и объяло нас. О том, как в недобрую эпоху Апостолов мы научились молиться и страдать. Об эпохе Крота я сейчас говорить не буду, а что касается сменившей ее эпохи Чаромудрия, я рассказывал, как с ее приходом мощь человеческая вновь пробудилась и процвела. Мы вглядываемся в эти былые эпохи с великим вниманием. Мы учредили Академию, чья единственная задача — изучать старинные верования. Но в состоянии ли мы исследовать тех, кто жил прежде нас, и судить о них? Может быть, это они нас исследуют?

Ты поистине неподражаем, Платон. Ты меняешь аргументацию на каждом шагу.

Я просто рассуждаю. Я ничего не утверждаю. Я всегда полагал, что рассуждение не приносит вреда.

Наше мнение на этот счет может отличаться от твоего.

Значит, все-таки меня судят за то, что я думаю иначе, чем вы? Тогда, право же, наша эпоха не лучше, чем любая из прежних.

Вот опять ты погружаешься в обманчивые грезы.

Приходило ли вам на ум, что жизнь каждого из нас — своего рода греза и что пришла пора очнуться? Может быть, мы — греза людей эпохи Крота? Может быть, они — наша греза? Может быть, божественное человеческое еще не пробудилось и все минувшие эпохи вплетены в ткань его сновидений?

Глупость за глупостью, Платон. Довольно. Мы знаем, что существуем. Мы знаем нашу историю. Мы — не выдумка, не плод чьего-либо воображения.

Прошу прощения. Насколько я знаю, городской обычай разрешает обвиняемому высказываться в свою защиту свободно и открыто. Если мне будет позволено рассказать горожанам все, что возникало в моих мыслях и воображении после путешествия, тогда, возможно, они отвергнут выдвинутые против меня обвинения в обмане.

Хорошо. Они сигнализируют о согласии. Тебе позволено. Продолжай.

Искромет. Для такой хилой фигуры голосина у него могучий.

Орнат. Нет. Не могучий. Пронзительный. Почему-то всегда чувствуешь себя обязанным слушать. Его вечно распирало от мыслей. Помнится, когда мы еще были детьми, он рассуждал про ламбетских ягнят. Повторить, что он говорил, я сейчас не смогу — забыл начисто. Припоминаю только маленькую страдальческую физиономию да пронзительный голос.

Искромет. Смотри. Поддергивает рукава балахона.

Орнат. Он всегда был ему велик.

Искромет. Рассказывал я, как мы с ним встретились перед моим исцелением?

Орнат. Конечно. Ты рассказывал всем подряд.

Искромет. Извини. А видишь, как он вскидывает руки, когда говорит? Опять описывает старый город…

Орнат. Который ему пригрезился.

Искромет. Ты уверен? Он описывает его купола, высокие здания, широкие улицы. Там было ночное небо, звезды. Было солнце, из-за которого на землю ложились тени.

Орнат. Сейчас он заявит, что эти тени были душами.

Искромет. Напрасно ты так отмахиваешься от его рассказа, Орнат. Что, если все это на самом деле?

Орнат. На самом или не на самом — какая разница? Одной эпохи с меня хватит.

Искромет. Выходит, невежество для тебя предпочтительней?

Орнат. Лучше невежество, чем сомнение.

Искромет. И все же Платон начал то, что никогда не окончится…

Орнат. Именно поэтому я осуждаю его. Он посеял среди нас неуверенность.

Искромет. «Сомненье — это затменье света». Кто так сказал, не помнишь?

Орнат. Давай лучше не будем в это вдаваться. Что Платон сейчас делает?

Искромет. Рисует на земле некий знак или букву.

Орнат. Экая нелепость. Кто отсюда увидит?

Искромет. Помолчи, Орнат, прошу тебя. Тогда мы сможем его услышать. Глянь-ка. Даже ангелы заинтересовались. Кончики их крыльев изменили цвет.

Люди эпохи Крота не знали, почему они верят в науку. Они знали только, что не верить — нелепо. И их наука работала в их измерениях. Они могли быстро перемещаться из одной точки в другую, сообщаться друг с другом издалека и видеть друг друга, находясь в разных частях земли.

Орнат. Три глупейших занятия, какие только можно вообразить.

Искромет. Тише.

Наука сотворила для них грандиозную действительность. Она создала планеты, звезды, лекарства. Можем ли мы считать их примитивными, первобытными людьми?

Орнат. Конечно. Еще бы.

Искромет. Он говорит с великой убежденностью.

Помните, что сказал мне на первом слушании один из хранителей? «Мы не желаем возводить ни монументов, ни памятников, ибо, в отличие от тех, кто жил до нас, хотим изгладиться. Всем предметам суждено распасться, исчезнуть, поэтому мы предпочитаем не создавать их». Вспоминаете эти слова? А я скажу вам вот что. Нас приводят в изумление наши предки и их заблуждения, но столь же глупыми можем показаться потомкам мы сами. В отдаленных деревнях молота и кузнеца^[44], как вы знаете, обитают люди, которые считают себя уже умершими. Они не едят и не пьют, однако проживают положенный им срок. Позволено ли мне будет высказать пророчество? Если мы не согласимся признать присутствие иных реальностей вокруг нас, мы уподобимся им — станем мертвецами при жизни.

Орнат. Безумие и безумие. Неужели он сам верит тому, что говорит?

Искромет. Некоторые горожане выказывают нетерпение — видишь?

Орнат. Нетерпение и замешательство.

Искромет. Дело идет к концу. Следующее слушание, по обычаю, будет последним.

Орнат. Я очень этому рад.