Повесть о чекисте - Страница 9

Его размышления прервала девушка, стриженая блондинка со смазливым личиком. Пестрое узкое платье подчеркивало ее пышные формы. Явно кокетничая, она сказала:

— Шеф на эллинге, он сейчас придет, Я секретарь. Немцы меня зовут Лизхен!

«Секретарь начальника механического цеха... Странно, зачем подобная должность? Разве что для немецкой информации!» — подумал Николай, но вслух сказал:

— Отлично, Лизхен! — и протянул ей руку, — Николай Артурович Гефт! Благодарю за оперативность!

В кабинет вошел Рябошапченко, и Лизхен, бросив Николаю многообещающий взгляд, выпорхнула из кабинета.

После ее ухода оба они почувствовали какую-то неловкость. Поздоровались как старые знакомые, молча постояли у окна, затем Гефт сказал:

— Да, Иван Александрович, я вас не поздравил...

— С чем? — удивился Рябошапченко.

— С должностью начальника ведущего цеха!..

— Знаете, Николай Артурович, от этой должности я, как от чумы, бежал... Не помогло. Петелин поставил обязательное условие. Я полгода не работал, семья шесть человек, нужда, каждый хочет есть. Торговать не умею, в доносчики пойти — совесть не позволяет...

— Кстати, — перебил его Гефт, — что это за девица у вас в секретарях?

— Секретарь!.. — усмехнулся Рябошапченко. — Табельщица она, но ей такая должность не к лицу. Сверху поставили. Она по-немецки бойко лопочет, ну и вообще... К немцам добрая...

— Расскажите, Иван Александрович, что там у вас с «ПС-3»? В каком состоянии дизель? — Гефт перешел к столу. — Чья бригада работает на монтаже? Почему затянули срок?

Слушая доклад, он пытливо разглядывал начальника цеха. Выполнение его миссии во многом зависело от этого человека, от того, с кем он будет в этой борьбе.

А Рябошапченко, чувствуя на себе пристальный взгляд инженера, нервничал. От волнения у него сохло во рту. Обстоятельно информируя о работах по установке двигателя, он часто умолкал, чтобы собраться с мыслями. Думая, по привычке двигал желваками, вытягивал губы, словно собираясь засвистеть, и поджимал их вновь.

— Вы говорите, что работает бригада Берещука? — перебил его Гефт. — Ну что же, давайте, Иван Александрович, пройдемся на корабль...

Они вышли из кабинета и спустились вниз.

Рябошапченко был пониже Николая ростом, поэтому, разговаривая с ним, он задирал голову. Его темно-карие глаза, прищуренные от яркого солнца, смотрели на Гефта с внимательной хитрецой.

Над входом в механический цех бросалось в глаза барельефное изображение святого Николая Мирликийского — покровителя морского промысла. Святой достался в наследство еще от тех времен, когда завод был эллингом «Русского общества пароходства и торговли» — РОПиТ. В бытность Гефта на заводской практике этого барельефа не было: его заштукатурили и сровняли со стеной. При оккупантах штукатурку отколупали и барельеф восстановили.

«Чему же теперь покровительствует святой тезка? — мелькнула у него мысль. — Пиратскому промыслу гитлеровцев?!»

Незаметно они дошли до пирса, где был ошвартован немецкий сторожевик.

Николай прикинул на глаз тоннаж корабля: шестьсот, не больше. Посмотрел вооружение: одна зенитная пушка, две двадцатимиллиметровых, спаренный пулемет и бомбосбрасыватели.

«Досадно, что такую щуку придется выпустить в море!» — подумал он, спускаясь вместе с Рябошапченко в машинное отделение.

Бригада Михаила Степановича Берещука встретила их появление настороженным молчанием. К работе еще не приступали, один покуривал, другой суконкой шлифовал зажигалку, третий читал, двое завтракали, здесь же, на станине, расстелив газету.

Гефт поздоровался с бригадой и приступил к осмотру. Придирчиво, педантично он исследовал все части двигателя, от центровки до топливных насосов высокого давления. По тому, как он это делал, рабочие поняли, что перед ними не механик Сакотта, а инженер, отлично знающий свое дело.

Изредка Гефт задавал скупые вопросы бригадиру.

«Разумеется, значительная часть монтажа выполнена, — пришел он к заключению. — Но как выполнена?! За такую работу в прежнее время я бы с треском снял бригадира!»

Николай Гефт помнил бригадира по первому знакомству с заводом в студенческие годы. Уже тогда Берещук был одним из лучших специалистов по судовым двигателям, он вырос здесь, в этом цехе, сложился в мастера, тонкого знатока корабельного сердца.

«Что же это? Нарочитая небрежность? — думал Гефт. — Если бы я мог запросто сказать Берещуку: так, мол, и так, дорогой человек, нужно, понимаешь, мне нужно, чтобы двигатель работал! Но ведь не скажешь!.. Надо становиться к машине самому и шаг за шагом преодолевать сопротивление. Каким же я буду подлецом в глазах этих людей!» — но вслух, вытирая руки ветошью, он сказал:

— У меня такое впечатление, что осталось сделать не так уж много: закончить центровку, ликвидировать пропуски во фланцах маслопровода, опрессовать, отрегулировать топливные насосы, форсунки и наладить пусковую систему. На всю эту работу нам дано три дня. Руководство я беру на себя.

— Три дня?! — ахнул Берещук.

— Да, Михаил Степанович, три дня. Я сделаю точные замеры клиньев, а вы, шеф, — обратился он к Рябошапченко, — лично проследите за тем, чтобы в цехе снимали прострожку с самым минимальным допуском. Пойдемте, Иван Александрович, наверх, поговорим...

Они поднялись на верхнюю палубу, присели на люк-решетку.

Посвистывающий в ковше буксир замолчал, и в наступившей тишине они ясно услышали снизу, из машинного отделения, сказанное кем-то в сердцах:

— Вот немецкая шкура! Выслуживается, стервец! — Голос был густой, басовитый.

Не сдержав улыбки, Николай взглянул на Ивана Александровича:

— Серьезные ребята у Михаила Степановича!

— Это не со зла... — забеспокоился Рябошапченко. — Конечно, голодно, жить трудно, некоторые вот мастерят зажигалки — и на рынок... Тут ничего не сделаешь... А работают они добросовестно...

О добросовестности рабочих Гефт не спорил, он только что убедился в наличии у рабочих совести.

В тот же вечер, уже закончив свой трудовой день на немецком сторожевом корабле, по дороге с пирса Гефт встретил на территории завода Полтавского. В довоенное время Андрей Архипович плавал старшим механиком на теплоходе «Аджаристан», часто заходил в Туапсе, встречались они за бутылкой «сухого».

— А я слышу, травят по заводу байки: Николай Гефт появился! Нет, думаю, не может того быть! А ты, скажи пожалуйста!.. — тряся руку Николая, говорил Полтавский.

— Давай отойдем в сторонку, — предложил Николай, чтобы выиграть время.

Они перешли дорогу и сели на скамейку.

Из отводного колодца с шипением вырывалось белое облачко пара. С электростанции доносилось тяжелое дыхание дизеля. А прямо над их головой в густой листве акации чирикала какая-то пичуга.

— Не томи, Николай Артурович! Какими судьбами ты оказался в Одессе? На Марти?

«Что сказать? Ответить по легенде — оттолкнешь от себя человека. Солгать — концы не сведешь с концами», — подумал Николай и решил в пределах возможного придерживаться золотой середины:

— В сорок втором меня взяли в армию, прошел я курсы «Выстрел», был командиром. Во время боев за Харьков свалил меня брюшной тиф. Когда наши Оставляли город, я был в горячке, в бреду. Пришли гитлеровцы. Как я выжил — не спрашивай, но выжил. Потом немцы отправили меня по месту постоянного жительства. Приехал я в Одессу. Старикам и без меня тяжко, на их иждивении долго не просидишь, да и трудповинности не миновать. Пошел к Вагнеру — я у него учился, — получил рекомендацию. Жить-то надо...

— Надо! Ох, как надо! — подхватил Полтавский. — Теперь-то я уверен, что надо! На Волге-то их как разделали, а?! Выходит, и «непобедимых» бить можно! — сказал и боязливо оглянулся по сторонам. — Да! А где же Анна? Сыновья?

— Аня с ребятами в глубоком тылу, в Казахстане. Работает, ни в чем не нуждается...

— Что же это мы сидим, как короли из чужой колоды! — спохватился Полтавский. — Обмоем встречу? У меня тут на шаланде есть бутылочка «сухого»!..