Повелительница снов - Страница 17

– Ладно, керосин уже выгорает, спать ложись. Сказки! А тебе Толик о своем дедушке Кузьке не рассказывал? Ну-ну, сказки…

Уже сквозь сон Варька размышляла, умеет ли Петька-тракторист целоваться? А потом к ней подсела бабушка плакала о чем-то, гладила по голове и шептала: «Бедная ты пацанка, несчастное ты дите!». Варька совсем не понимала ее жалости, она привыкла во всем соглашаться с мамой, мама все всегда знала даже лучше папы. Это действительно смешно – Петька! Виктор… Витенька…Вик…

От этого вечера остались у Вари воспоминания о рухнувшей патриархальной надежности их хуторского уклада, возникшие сомнения в котором посеял неожиданный приезд неизвестных ей до сих пор родственников. Ее приняли в круг несуетной хуторской жизни, хотя она была уже иным, некрещеным городским дитем. Ее жизнь интересовала и волновала старух на скамейках, они подзывали и расспрашивали ее. И она была горда этим, потому что до нее их никогда не трогала жизнь за пределами двух соседних хуторов и станицы, к которой они были издавна приписаны. Значит, она становилась своей. Ей так нравилось это, так хотелось быть именно здесь своей! Тихая размеренная жизнь со звоном струи молока о подойник, с утренними блинами, разговорами за вечерей, огромными закатами южного солнца, укатывающегося в ближайшую балку!

Все перевернулось, когда поздно вечером в заснувшую хату постучалась внучатая племянница ее дедушки. Бабушка, долго и неохотно выяснявшая через запертую дверь степени их родства, отперла, наконец, засов и зажгла керосиновую лампу.

– Долгонько тебя не было в наших краях, молодушка, – произнесла она обречено. – Да ты не одна, пацаненка настрогала!

Голос крови брал над бабкой силу, природное радушие заставило выставить позднее угощение. Гостья начала рассказывать о дальних родственниках, о которых Варя прежде и не слыхивала. Пламя керосинки выхватило из темноты небольшого, как и бабушка росточка, сутулую женщину с изъеденным непонятной болезнью лицом. Гостья чесала болячки, сняла волосья с совершенно лысой головы и с наслаждением до крови заскребла виски.

– Ну, ты уж совсем, Надька, оведьмачилась! – донеслись до Вари осуждающие слова бабушки. – Такие-то вещи надо бы по большим праздникам творить, если вообще надо!

– Не могу больше, Настя, приехали мы ей все передать, на покой нам пора.

– Не допущу я этого, Надька! Лучше вытравлю ее, а не допущу. А кто же тебе сказал это, тому тоже до завтрева не дожить. Как же вы мне надоели, Ткачи, со своим ведовством. Была пацанка, как пацанка, а станет чучелом огородным!

– Ты мне не указ, а хибара рядом – моей матери, я там жить буду до передачи…

Тут что-то зазвенело у Вари в головушке, и она провалилась в беспамятный детский сон.

День наступил как обычно и шел своим чередом, пока Варя не заметила худосочного ломкого подростка, сидевшего под черешней. Он плевался косточками в рычавшего на него Рыжика.

– Вы, мальчик, вчера с мамой к нам приехали? – спросила Варя.

Подросток нехотя поглядел на нее пронизывающим насмешливым взглядом.

– Меня Митькой зовут, Варька. А мать – Надеждой, хорошее имя, правда? – сказал он, посмеиваясь и поплевывая. Потом поднялся вдруг на четвереньки и тихо, угрожающе зарычал на Рыжика. Рыжик, захлебываясь лаем, заскочил за угол сарая и заскулил, вызывая к себе Варю.

– Зачем ты так, Митя? – спросила Варя, отходя и уговаривая на ходу Рыжика. Сердце у нее было не на месте. Она даже обрадовалась, когда бабка, наплевав на приехавших, собралась посетить своего брата Григория на другом конце хутора. С собой она прихватила внуков. По дороге бабка сказала Варьке, что оставит Сережку там погостить, а Варе придется побыть с приезжими, а то будет совсем неловко, если они все к Григорию съедут. Тем более что эти только рады будут родственному знакомству, а может, ради нее и приперлись.

– Сейчас весь хутор про нас все гадости вспомнит, житья нам тут больше не будет! – в сердцах сказала бабушка, – А все потому, что некоторые, себя не помня, силой своей перед кем не надо хвастают! Думаешь, легко на старости лет с насиженного места сниматься? Вот чего теперь ей от нас надо? Знает ведь, что мы одни здесь с внуками! И куда с этим городскому дитю? Я думала, что она давно сгинула, а она вот еще и парнишку родила! Сейчас вот прячется ото всех, а разве это спрячешь? Вот у выпоротка-то ее какой глаз, что все собаки воют!

На вопрос Вари, почему Митя – выпороток, бабушка сказала, что нормальные бабы всех детей сами рожают, а тех, кого Бог не пускает, доктора из живота матерей выпарывают, а потом по-портновски животы подшивают. А этот – точно выпороток! Не могет того быть, чтобы Господь допустил такое дитятко на свет божий!

Встречать скотину вечером, Варя пошла с выпоротком Митей. Он все нехорошо посмеивался, глядя, как старухи отзывают от них своих внуков. Первый взрыв негодования обрушился на них вечером, когда соседки сдоили у коров на глазах скисающее молоко. На утро скотина не встала, только безответный дедушка погнал их корову и козочек. Он вернулся к завтраку взволнованный: «Неладные дела, Настя, иди скотину поднимай, спалят нас с внуками!» Бабушка, взяв дорожные иконки, молча пошла по дворам, встречаемая угрюмыми взглядами. Пока она отчитывала скотину, Варя кропила наговорной водой базы и подворья. Солнце уже жарко слепило глаза, когда хуторское стадо нехотя вышло на выпас. Соседки отозвали бабушку и стали с жаром уговаривать согнать ведьму, пока она все подряд не изурочила. Бабушка возвращалась сумрачная, Варя едва тащилась за ней. Всю дорогу она честила Варю на чем свет стоит, занудливо ворчала.

– Не знаю, Варька, чего ты в жизни понять успела, кем ты станешь! Что ты за детина, тоже понять не могу! Я в твои годы уж такого лиха хлебнула, а такой лентяйкой, слава Богу, не была! Ведь идешь, едва шевелишься! Так бы дала под зад ногой! И чего ты к тому Митьке-то лезла? Дак ведь еще и платок новый мой надела! Нет бы, чем полезным занялась!

Бабушка распалилась до своей обычной степени и плавно перешла лаять Варину мать. Эта тема была для бабушки вовсе бесконечной. Варя почувствовала, что бабушка что-то решила на счет нее, как-то мысленно оттолкнула ее от себя. Она пыталась понять, чем она разгневала бабушку, но ответа не находила. Потом бабушка стала жалеть ее отца, что так его мучает мама Вари. Варя знала, что бабка сейчас станет плакать на всю улицу о сыночке Толе и его горькой доле, поэтому ей было уже не в мочь. Но спорить о том, что ее родители живут между собой вполне сносно, было сейчас по отношению к бабушке, настроившейся на рев, жестоко. Это было тем более бессмысленно, поскольку она знала, что никто из Ткачей не успокаивался, пока от частных семейных проблем не переходил к глобальным, мировоззренческим, рассматривая недостатки своих домашних в мировом, а иногда и вселенском масштабе. Останавливать их было бесполезно. Иногда она даже думала, что у всех Ткачей на этой почве было немного неладно с головой.

Навстречу им шли с дойки злые колхозные доярки. Варя подумала об отступлении огородами, но те, увидев орущую на всю улицу Ткачиху, сами свернули на соседские базы.

Бабушка, больно обхватила Варю, прижала ее к себе и зашлась ревом, уговаривая ее никогда не делать плохо людям, хоть и наперед не знаешь, как сделать этим гадам хорошо, лучше бы стараться не делать им вообще ничего.

«А-а! Плюй, на них! Живи, как знаешь! А они всегда свое у тебя из-под носа вынут! Здесь ты не в мамочку, здесь ты в Тольку пошла! Горькая будет у тебя доля!»

Варю всегда трогал бесслезный плач бабушки. Слезы, по ее признанию, она давно выплакала, поэтому лицо ее кривилось точно так же как и в смехе, но при этом бабушка издавала тоненький, почти детский визг. От бабкиной кофты пахло потом и свежесбитым маслом. Соседи со дворов попрятались от них за штакетник, и вокруг только деловито копались в пыли грязные хуторские куры.