Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета - Страница 25

Сначала эмигрант открывает порнофильмы. Потом начинает присматриваться к журналам "Пентхауз" и «Скрю», переступает порог магазина "Секс шоп". Испуганно узнает о тайнах лесбианской жизни и прелестях греческой любви. Короче, простой советский человек, воспитанный на бесполом Павке Корчагине и самой целомудренной классике в мире, попадает из инкубатора на 42-ю стрит.

Там, на 42-й, и вправду кипение жизни. Рекламы зазывают на фильм "Она любила, не снимая, сапог" и на "живые акты на сцене — 8 за, сеанс, всего 3 доллара". Некрасивые негры тянут за рукав в бурлески и "топлесс"-бары. В изобилии бродят проститутки. С них-то, покладистых и неразговорчивых, и начинает свою карьеру секс-богатыря эмигрант. Но — в своем, специфически российском варианте. Наши знакомые, коллеги по бывшей службе в джинсовой фирме «Сассун», зимой ходили к проституткам только по двое. Один клиент заходит на обслуживание, а второй на улице держит его дубленку и пыжик.

Другой знакомый умудрился расплатиться «фуд-стемпами», приведя в изумление видавшую виды красотку.

Третий, выпив в день получки, был увлечен проституткой в ее апартмент, а после утех выяснилось, что всех денег у него — зарплатный чек на 200 долларов. Девушка деловито, сказала: "Завтра положу чек в банк, через неделю будет ясно — обеспеченный ли. Если да — можешь прийти ко мне еще четыре раза". Приятель не оценил благородства. Все не по-нашему: чек, банк, "еще четыре раза"… А поговорить когда?..

Но проблема даже и не в том, что в большинстве своем мы пользуемся третьеразрядным набором удовольствий. В конце концов, разбогатеем, осмотримся… Осмелились же после супермаркетов заглянуть во французские лавочки на Мэдисон авеню. Проблема в принципе. Голливуд и «Хастлер» создали расхожие стереотипы сексуальной жизни. Прекрасные женщины склоняются к вам на сиденье «Мерседеса». Красотка, вся в анатомических подробностях, доверчиво признается: "Больше всего я люблю это делать, скача с моим другом верхом на лошади по пустынному пляжу". Шорох шин у белоснежного особняка… Шорох молнии…

И вот неофиты вседозволенности не заметили, что Голливуд — это кино. А настоящие американцы хоть простыней не вывешивают, но и на пляже не вольтижируют. Их сексуальная революция — в основном для хиппи и радикальных студентов. И «Хастлер» с порнофильмами — так, поправка к Конституции. А сами все больше по старинке — женятся, растят детей, мучаются от измен, расходятся, снова соединяются. То есть, все очень на нас похоже. Почти как люди.

Но это — сходство — становится заметно погодя. Сейчас почти так же ненавидишь американскую бюрократию, как прежде — советскую. Сейчас начинаешь замечать, ч то улицу за месяц третий раз роют. Что эскалатор через день не работает. Что горячей воды опять на шестом этаже нет. Что в магазинах, бывает, хамят. И даже непонятно, огорчаться (чего ж хорошего без воды) или радоваться (почти как люди).

Но так или иначе, поначалу замечаешь не сходства, а различия. Ведь они (как и мы) делают детей и мучаются от измен не на наших глазах. А «Хастлер» — вот он, в соседнем киоске. И вообще все на виду: "шестой развод Элизабет Тейлор", "Жаклин Биссет — любовница Александра Годунова", "если у вас нелады с мужем, войдите в интимные отношения с женщиной", "30-летние супруги ищут молодую пару для совместных развлечений"…

Острее всего реагирует на эту свободу женщина. Должно быть, потому, что в Союзе равенство полов зашло так далеко, что и разницы полов не осталось. А здесь впервые — полная возможность развития и самовыражения. Призрак эмансипации возникает перед воспаленным взором эмигрантки: сколько можно терпеть унизительное мужское иго! Срабатывает известный эффект гласности: там иго было, но проблемы не было, здесь — наоборот. И вот как-то забывается, что это все, там — изнурительный рабочий день, стояние в очередях, рваные детские, штаны, стирка вручную, щи из топора, склока с соседями… Да разве до эмансипации было. Здесь другое: здесь красивые, ухоженные, хорошо отдохнувшие дамы выходят на улицы, чтобы протестовать, Сколько можно терпеть тяжкую женскую долю: верная жена, любящая мать, хозяйка очага?

Окрыленная последними открытиями журнала «Плейгерл», эмигрантка приносит домой ненависть к рутинной семейной жизни. По Бабелю, "просится на травку".

И происходит то, как писал Салтыков-Щедрин, "что всегда случается, когда просвещение слишком рано приходит к народам младенческим". А именно: младенческие народы бунтуют и разрушают.

Эмигрантские браки разваливаются, как кегли, в первые годы и даже месяцы американском жизни.

Множества тех предпосылок к заключению союза, что были там, здесь просто нет. Не надо биться над проблемой жилплощади и прописки. Нет сложностей с администрацией. Заработка одного человека хватает на нормальное существование даже с детьми. Нет необходимости укреплять тылы, обороняясь от наступления тоталитарного общества на личную жизнь.

Зачем же в Америке люди женятся? Это вполне резонный вопрос — если хочется, живите и так, никто документов не спрашивает. Но есть религия, есть мораль, есть то, что высокопарно именуется "браки заключаются на небесах". Видно, потому и сходятся люди "безо всякой надобности" — чтобы совершить таинство вечного союза.

А теперь прикинем, сколько семей в Союзе возникает из-за того, что надоело сидеть в парке и торчать в парадном. Что не убереглись — ребенок будет. Что вдвоем легче в окружающей гнусности. Что комнату отнимут — надо кого-то прописать. Что решили ехать (еврейская жена — средство передвижения). И так далее. Один наш знакомый женился исключительно под давлением антисемитизма: взяв фамилию жены, стал из Зильбера Курепкиным и успешно сделал карьеру.

И вот мы попадаем в нормальное общество, и слой за слоем начинает спадать шелуха этих чудовищных мотивов. Выясняется, что многих и не, сдерживало ничто большее, чем штамп о прописке, что брак заключался не на небесах, а в домоуправлении. Единственное, казалось бы, практически важное — деньги. Но и тут Америка не дремлет. Неработающей женщине даже разводиться не обязательно: объяви себя «сепарейт», и появится и велфэйр, и фуд-стемпы, и квартирная 8-я программа.

Если не было любви, то и привычка исчезнет, и необходимость отпадет. В том числе и в сексе: все те же пресловутые «Хастлер» и «Плейгерл» гарантируют насыщенную интимную, жизнь помимо и вместо брака. Что, может быть, справедливо, если иметь в виду новизну и разнообразие. Брак — это ведь как деньги: или он есть, или нет. Можно быть свободным от брака, можно не быть. Только вот одновременно это не получается.

Правда, есть еще проблема — дети.

Масса семей держатся (или держались) именно на этом: чтобы дети не ощущали отсутствие одного из родителей как протез, чтобы все у них было по-людски, как у других. В этом священном чувстве родительского альтруизма — все ради них вытерпим — угадывается угасший в тумане веков практицизм, когда семье было невыгодно, неудобно, да и просто смертельно опасно дробиться.

Вот и сюда, в эмиграцию, ехали кланами, мечтая о династиях. И тут-то произошла, быть может, самая тяжелая трагедия. Сколько из нас ехали именно из-за детей: сами не сумели, так пусть у них все будет слава Богу. Вырастут свободными людьми, настоящими американцами. В сенаторы выйдут, в миллионеры. Но при этом как-то все забыли, что дети и в самом деле станут американцами, а мы — нет.

Уже в первом классе маленький эмигрант начинает говорить по-английски без акцента, а в третьем — мучительно стесняется своих экзотических родителей. И не только в языке дело. У них все не наше. Сын увлекается музыкой, и мы угодливо поддакиваем: ага, мол, «Битлс», "Роллинг Стоунс". Да какое там — его кумир какой-то Оззи Осборн, который на концерте летучую мышь съел. Оторопь берет. За завтраком сын с ненавистью глядит на отцовскую яичницу с колбасой и наливает жидкое молоко (с витамином "Д") в крошево, больше всего похожее на стружку. Знакомую ленинградку едва откачали, когда 14-летняя дочь поделилась с ней: "Представляешь, мама, Джинн сказала, что признает только орал секс". Имена Яшина и Блохина для них пустой звук, зато все молятся на никому не ведомого Реджи Джексона. И даже вместо Буратино у них — Микки Маус. Уверенно зреет проблема отцов и детей, какая; и не снилась Тургеневу — у него они хотя бы на одном языке говорили.