Потерянное семя - Страница 4

Маркунин закрыл альбом. Жизнь сына промелькнула в фотографических мгновениях, рождавших в душе смятение, что они с сыном останутся навеки чужими. Пора уходить, о чём и сказал Вере.

– Ты не подумай… Я тут проездом, пойду, – смущённо и неловко произнёс, не глядя на неё, жалея, что вообще приехал к ней в первую очередь, впрочем, она была ближе всех…

– Да что мне думать, вижу сама, не прочный ты, Юра, Бог с тобой. Мог бы переночевать, а утром бы… но задерживать – это, значит, посеять иллюзию самой себе, но лучше не искушаться…

Маркунин с лёгким сердцем взял чемодан, покачал головой. Вера уже ничем не соблазняла его. Если нет в душе чувств, так ничто уже их не разбудит. От прежней Веры и тени не осталось, вот и она почти легко отпускала его. Правда, в глазах её показались слезинки… И он ушёл, скрывшись в ночи. Автобус уходил в райцентр последний. Сидел в салоне и думал, что как хорошо, что не женился…

…В поезде опять звучал привычный мотивчик: «Колёса диктуют вагонные»… впрочем, отныне эта песня уже раздражала своим ложным пафосом, она звучала в сознании, как призрак того обманчивого времени, обернувшимся мишурой, не сбывшейся сказкой. В Сибирь он, конечно, не поедет, хотя там, у одной из его женщин, была дочь; остальные жили в ближайших областях. Маркунин знал, в каких городах и посёлках они жили, помнил, не забыл, а вот сами имена женщин, кажется, напрочь перемешались в памяти. И только у некоторых повторялись: была Надя, у неё от него тоже дочь, она жила в пригороде, где они, археологи, жили, а раскопки вели за пять километров…

Маркунин приехал туда пасмурным утром, уже ударил первый заморозок. На такси легко отыскал дом из нескольких квартир. Он вошёл в подъезд, бросил окурок, где и без того было мусорно. Надя открыла дверь, уставившись на не бритого мужчину. Она была худая, в старом вылинявшем халате, не причёсанная, лицо морщинистое, измождённое многолетним пьянством, что Маркунину было нетрудно определить. Но это открытие его отнюдь не смутило, он помнил, как очень давно они кутили с Надей и её забубённой подругой, имевшей тогда сына, но не жившей с мужем, залетевшим за кражу на зону. Маркунину стыдно было признаться даже себе, что в ту ночь переспал с обеими, причём Надя об этом знала, к чему, впрочем, сама в шутку его и подталкивала, а потом с обидой подругу спровадила…

– Не узнаёшь, Маркунина? – усмехнувшись, сказал он.

– Юрка, боже ты мой, какой важный стал господин! – воскликнула сипло женщина, хватаясь за грудки, за голову. – А на кого я похожа? Заваливай, я только пузырь взяла! И поговорим, оказывается, ты не забыл меня, а я вот какая стала зачиханная советским бытом. – Она деланно развела руки, пропуская гостя в комнату. – Все соки высосала такая житуха… – и притворно заскулила, оглядывая не прибранную комнату.

Маркунин прошёл нехотя, цепко оглядывая обстановку или подобие от былой обстановки. Диван-кровать разложен, покрывало съехало до пола, устланного затёртым паласом желтоватого оттенка, шифоньер, залапанный грязными руками, тускло поблескивал лаком, телевизор старый на такой же тумбочке, на окне запыленные цветные шторы.

Надя, конечно, замужем даже и не была, правда, с одним недолго сожительствовала на его жилплощади, а когда её мать умерла, вернулась в свою квартиру. Дочь жила здесь пока не окончила школу и техникум, но работала совсем по другой специальности в какой-то коммерческой фирме. А ночью ещё и подрабатывала, и Надя знала, где и как. Жила у одного бизнесмена, иногда появлялась у матери. По крайней мере, так ей объясняла она, но догадывалась, что бизнес у дочери был другой, а какой – не допытывалась. Слава богу, что ссужала ей деньжат, ведь работала уборщицей, за что крохи платили.

– Юра, я рассказывала Янке про тебя: ты после меня женился или всё так же беспутничал, ловелас несчастный? – она лукаво засмеялась. – Ой, а мы с Нинкой тоже не успокоились: как гуляли, как гуляли – по ресторанам шлялись! Помнишь, как ты от меня к ней на диван перебрался? Умора! – она засмеялась скрипучим голосом. – Но я не ревновала, ты же был у меня вовсе не единственным, а вот родить решила от тебя, умника, чтоб ребёнок мозговитый был, хи-хи. Янка на тебя похожа. Вот посмотри карточки, – она подала стопку цветных фотографий. Маркунин стал внимательно разглядывать.

– Да? Хорошая девка, но ты-то чего пьёшь, или нечем больше заняться, – рассеянно спросил он, рассматривая фотографии, запечатлевшие дочь на морском побережье, а рядом с ней накачанный парень. Янка с длинными белокурыми волосами, симпатичная, с полной грудью, крепкими покатыми бёдрами, фигура что надо, одно загляденье. Сам бы влюбился, если бы не знал, что она его дочь. А может, она бессовестно врёт, что Янку от него зачала?

– Ишь чего захотел! – усмехнулась криво она. – Такой же кобель, каким был. А пью почему? Такой я не нужна тебе? Да и не попрошусь. Кто сейчас не пьёт, страна вся в упадке, это не горе, что ли? – она махнула рукой, отвернулась.

– Ты не говори ей, что я был у тебя, – попросил Маркунин. – Она живёт, как сейчас все хотят, а что я ей… приехал по старому делу. Съезжу на место бывших раскопок повидать одного дедулю…

– Не веришь, что она твоя дочь? – уставилась Надя осоловелыми, булждающими глазами. Видно, не отошла ещё от вчерашней попойки.

– А ты хочешь, чтобы она меня признала за своего батьку?

– Я не настаиваю, это твоё дело! Знаешь, у меня такое чувство, будто мы вчера расстались, а ты как узнал, что у меня дочь?..

– Уже не помню, кажется, дед писал, ты его и не знала, но я ему наказывал, чтобы сообщил о тебе, – соврал он. – Ты же хотела мне ребёнка отдать, помнишь, как это было?

– А ты сколько-то раз был женат?

Маркунин выпил полстакана самогона и, будто забыв, что надо было ей ответить, перевёл разговор на другое. А потом вдруг поспешил к древнему городищу на попутной машине. В это время к дому подкатил старый «форд» с тремя молодцами. Но Маркунин, когда сел в грузовик, их не увидел. И поехал. «форд» не спеша последовал за ним…

Маркунин вышел на повороте. От главного шоссе пошёл по грунтовой дороге, ведшей к селу, в стороне которого высился большой высокий холм, с плоским завершением. По преданиям, на этом месте веков десять назад стояло в виде крепости оборонительное городище. Лесу тут было немного – сосновый бор и берёзовый перелесок, а дальше шли холмы, покрытые кустами и деревьями, а сейчас сквозила голость, пустота, земля припорошена снежком.

В те отдалённые годы здесь он и спрятал несколько серебряных и золотых монет, одно женское украшение, вот и весь клад, а уцел ли он, Маркунин не знал. Никогда больше не бывал на этом месте…

Про деда он не соврал. Был в экспедиции у них сторожем, присматривал за снаряжением и лагерем, когда уходили на раскопки. Теперь, наверное, его давно нет в живых – почти двадцать лет минуло.

Под бывшим древним городищем протекал ручей. И там под большим камнем ночью, выйдя из палатки, Маркунин направился к нему, чтобы зарыть утайку от всего найденного им клада. Хотел было всё отдать начальнику экспедиции, но какой-то бес, словно ткнув вбок, шепнул: «Сделай заначку, когда-нибудь пригодится!» Он вскоре забыл про неё, но когда Лежек начал выпытывать, сам удивился, что столько лет ни разу о своём проступке не вспомнил. Или просто не хотел себе в этом признаваться? Однако напоминание Лежека почему-то породило в нём суеверный страх: неужели пацан умеет читать чужие мысли? Но тут же отогнал эту нелепую догадку, ведь всё было проще: люди знали, чем он занимался в молодые годы. Вот так и решил, да в придачу под воздействием сна о детях, проведать своих бывших женщин, и заглянуть под тот камень, который так и лежал врытым в землю на бережку ручья, на котором женщины из экспедиции стирали и полоскали бельё. И только сейчас Маркунин подумал о голубоглазой Марине, с которой переспал по стечению обстоятельств. Все уехали в город, а он с ней остался. Она была не замужем, втайне вздыхала по нём, знала, что он убеждённый холостяк и под настроение отдалась. Они тогда у костра выпили вина и пошли в палатку. Хотя Марина знала, что у него была женщина, почти каждый вечер ездил к ней. Но ни разу не напомнила, не спросила. А потом уединялись регулярно, и она ничего от него не ждала, не требовала. Через полгода Марина ушла из экспедиции, и больше они не виделись. Он даже не знал, откуда она была родом.