Потерянное семя - Страница 2

Свои нынешние дни Маркунин проводил на рыбалке и на охоте, случалось зазывал товарищей на шашлык. У них у всех давно были семьи, внуки уже бегали, а он смотрел на себя как в юности: мол, ещё успеет жениться, надо погулять, хотя гулять-то уже дальше некуда. Но продолжал бодриться и представляться молодцем, умеющим крутиться в жизни. И как раз отсутствие этой струнки его допекало, что, казалось, решение само явится – как жить и что дальше делать…

Итак, Маркунин проснулся с больной головой после очередного кутежа с приятелями. Его разбудил странный сон, только помнил ясно, как испытал испуг, но вот лежал и не мог его вспомнить. Когда встал и подошёл к окну и увидел бегавших на улице детей, так сразу он и явился, будто кто-то тюкнул его по темени. Во сне он увидел себя спящим в тёмной, наглухо задрапированной, комнате, из которой ему не виделся выход, его опутали какие-то широкие горчичного и бордового цвета ткани, из которых он с трудом выпутался. Подбежал к окну, чтобы понять, наконец, где он находится. А за окном забор из штакетника был весь облеплен детьми, некоторые уселись на забор верхом и что-то кидали в него, неистово между тем крича разные ругательства. Стоял такой сильный шум и визг, что Маркунин хотел было убежать прочь, но неведомая сила пригвоздила его к окну и рожей тыкала в стекло. И тут он вдруг в лицах детей стал угадывать брошенных им женщин; вот они и сами явились и перед ним вращались как на карусели, помахивая платочками, а их детки куда-то исчезли. Этим женщинам он когда-то обещал жениться, но чего так и не сделал, что запоздало пронеслось в голове…

Маркунин отошёл от окна, взял со стула спортивные брюки, надел, натянул бежевую футболку с изображением львиной головы, сунул ноги в шлёпанцы и пошёл, пошатываясь, на кухню. Набрал из-под крана в керамическую кружку воды, стал жадно пить, уставившись одним глазом на мать, сидевшую за столом и пившую чай. В свои шестьдесят с лишним лет у неё почти не было седых волос. Она была в меру полная, ещё не растратившая силы.

– Что, Юра, сушняк задавил, и как тебе не надоест такая жизня. Все твои друзья люди как люди, а ты скатился… даром, что кругом образованный, а ума? Весь подрастерял в бродяжничестве! Мишка Утыкин гляди-ка школу только и закончил, а живёт – дай так каждому! – мать махнула рукой, ей уже надоело отчитывать сына. – Непутёвец ты, образованный, и в кого такой непутёвец, не знаю. В себя, наверно!

– Да пусть в себя! – резко бросил он, допив третью кружку. – Я нацелился поехать к своим подружкам бурной юности. Эх, было время и всё утекло сквозь пальцы! Маманя, денежку подкинете, надо проведать, пора, вот и выберу из них, – сказал он как решенное, хотя ещё недавно об этом не думал. Но перед глазами стояли лица детей, каких он никогда не видел в глаза.

– И что-о, опять за старое, тебе разве верить можно? Весь белый свет исколесил, а всё мало, ты подумай, какой вертихвост, а самому уже на пятый десяток повернуло, – мать качала в недоумении головой, возле её серых глаз сеточка морщин отпечаталась, как на печёном яблоке потрескавшаяся кожица.

– Чего ты гундосишь, маманя. Я ещё рысак хоть куда, зачем обижаешь, какие мои годы, ещё хоть куда! – он бодро улыбался. Головная боль растворилась и прояснился ум. Да вот только и впрямь Маркунин не задумывался о своём уже немолодом возрасте, всерьёз полагая, что он по-прежнему полон молодого задора, что жизнь для него только начинается. И не беда, что не нашёл пока своё место в новой реальности, просто почему-то считал, что всё само устроится причудливым образом. Жалко было лишь прошлое…

– Ты выучился, а ходишь без дела, как думаешь жить дальше? – продолжала мать с отсутствующим видом. – Археологи и геологи, конечно, сейчас не нужны, но при твоём уме в школе учить детей вполне можно…

– Что ты сказала, детей? – Маркунин остолбенел, он вспомнил сон, а что, если мать права, попробовать стать учителем географии или истории? Мать предложила сыну завтрак, но он, углубившись своим мыслям, не услышал и пошагал в комнату, одолеваемый какими-то смутными, толкавшимися в сознании, предчувствиями. Так бывало и раньше, когда ему предстояло уезжать на новое место. Два года, прожитые почти оседло, давали знать, что здесь так долго он не выдержит, опять дорога заманила, вызывая под сердцем сосущую тоску по неизведанным краям.

В комнате, сидя на диване, обхватив руками голову – ещё не тронула изморозь его русые волосы – Маркунин опять, словно наяву, увидел детей, кидавших в него горсти песка. Ему впервые вдруг стало отвратительно, что он будто не жил, а летал по свету, как мотылёк. И не заметил, как его обокрало злосчастное время, оставив ни с чем, посеяв в душе разочарование. Деловой мир ему представлялся чуждым, мерзким, пугавшим неизвестностью, отчего, как от холода, по телу ознобом бежали мурашки. Он мог строить дома, ведь ему предлагали участвовать в строительстве жилья для мигрантов из бывших союзных республик. Но Маркунин отказался, решив присмотреться к новым хозяевам жизни. А что к ним присматриваться – умеют вертеться. В посёлке Маркунин наблюдал сынков бывших одноклассников, раскатывавших на иномарках, а что они делали, можно было только догадываться. На их физиономиях читалась неукротимая одержимость, озабоченность, углублённость в себя, словно в какие-то загадочные расчёты…

Однажды один светло-русый, с пытливыми круглыми серыми глазами по прозвищу Лежек, когда Маркунин играл в карты с его отцом Михаилом, присел возле него на корточки и заговорил, нагло усмехаясь, как будто дружку своему:

– А что, Маркуня, правду болтают, был ты якобы кладоискателем, что нашёл немало бесценных сокровищ, которые тянут на тысячи баксов?

– Интересно, кто тебе такую басню наплёл? – удивлённо заметил Маркунин, а сам настороженно взирал на юнца. – Ничего этого в те годы не могло быть… – буркнул он, глядя на Михаила, может, сынку подбросил идейку?

– Но что-то ведь было, клады искал?

– Какие клады, раскопки, черепки от горшков, древние постройки, посуда, украшения, которые сдавали строго по описи…

– А не финти, Маркуша, ты и машину не купил, боялся, что спросят за какие шиши, ведь так? – посерьёзнел Лежек. – Монетки, золотые, серебряные в свою кубышку упрятал?..

– Что ты пристал к нему, вали отсюда! – возмутился отец Лежека, который знал, чем сын занимался, но держал это при себе.

– Да я пошутил, батя, кончай залупаться, а то въеду между глаз, – и он было замахнулся почти всерьёз на отца, который вскочил с табурета, и стал резко выталкивать сына, подняв крик.

Лежек, издав вызывающе грубый смех, исчез. Маркунин почувствовал нарастающее беспокойство: кто распускал нелепые слухи о его романтическом прошлом, полном соблазнов? По реакции Михаила он смекнул, что это был другой.

В тот вечер с Михаилом они хорошо надрались. Утыкин работал у заезжего фермера, разводившего свиней. О Лежеке они больше не говорили, но Маркунин знал, что сын Михаила водится с крутыми ребятами. После того случая Лежек как-то проходил мимо Маркунина и с вызывающе наглой улыбочкой насвистывал блатной мотивчик. Но больше он с ним не заговорил…

Виноградники были поделены между бывшими полевыми бригадами, члены которых имели свои делянки. Вот и его, Маркунина, отец возглавлял кооператив, а мать была у него в помощницах. Имели личный трактор с тележкой, склады. Некогда мощное хозяйство превратилось в частную лавочку. Однако ворованное вино как раньше продавали на дому, так продолжали и сейчас. Винзавод разделить нельзя, но каждый чувствовал себя там хозяином, являясь акционером. Но почему так происходило, что вино воровали у себя же, Маркунин понять не мог. И больше в это не вникал…

Маркунин надумал-таки уехать к Вере Акулиной, которая, говорили ему, впрочем, уже давненько, что родила сына. Отец отвёз Юрия на вокзал на своих старых, хорошо сохранившихся «Жигулях».

– А ничего ещё бегает твой козлик! – снисходительно воскликнул Маркунин. – Это же, сколько ему летков?