Потерянная рота - Страница 17

Он пытался говорить о своей нелегкой судьбе с сослуживцами, но его никто не слушал. Глупые. Каждый может оказаться в такой ситуации. В штате роты состоял фельдшер, но Вирский сомневался, что он сможет помочь. Болезнь Сергея была намного глубже, чем простая контузия.

Калинин шел рядом с Зайнуловым. Пожалуй, это был единственный человек в роте, с кем Алексей мог общаться и кто выслушивал его не перебивая. Калинину нравился пожилой политрук. Ему нравились его разговоры с солдатами - терпеливые, разумные и без лишних лозунгов. Кроме этого, Зайнулов великолепно разбирался в военных вопросах: знал все нюансы использования оружия, бегло читал карты, обладал стратегическими навыками. Алексей внимательно смотрел на политрука и учился - как вести себя, что говорить и когда следует промолчать, как найти подход к солдатской душе...

Правда, Зайнулову было уже много лет. Пеший переход по заснеженной дороге давался политруку непросто. Он то тяжело дышал, когда они шли слишком долго без остановок, то вдруг начинал прихрамывать. Зайнулов пытался не показывать виду, что выдохся, но пару раз, Калинин обратил внимание, старшина назначал пятиминутный отдых именно взглянув на политрука.

- Странный лес, - произнес Зайнулов. - В нем нет посторонних звуков. Раздается только скрип сапог по снегу и лязг нашего оружия.

- А какие должны быть звуки?

- Вы никогда не бывали в лесу, Алексей?

- Бывал... Но как-то не обращал на звуки внимания.

- Щебет птиц в лесу гулкий, разносится на несколько километров. Деревья скрипят, щелкают ветви. Лес обычно полон звуков... Хмм. - Политрук сделал быстрый вдох. Алексей подумал, что пора бы остановиться снова.

- Рахматула Ахметович, можно задать вам вопрос? - спросил Калинин.

- Умный человек всегда задает вопросы. И только у дураков вопросов не возникает.

"Это верно!" - усмехнувшись, подумал Алексей и вновь обратил внимание на шрам уголком над бровью политрука.

- Я служу не так давно, - начал он. - Но за мою службу я успел пообщаться с несколькими политруками. Мне кажется - их методы воспитательной работы сильно отличаются от ваших.

Зайнулов косо посмотрел на Алексея.

- В чем же это, интересно? - спросил он.

- Нет, - стал оправдываться Калинин, - я не хочу сказать, что вы преуменьшаете значение роли партии и товарища Сталина в борьбе против фашистов. Но вы... Я видел нескольких политруков, они держатся на расстоянии от солдат, говорят одними и теми же заученными фразами. Мои наставники на лейтенантских курсах учили, что это хорошие политработники. Но вы... Вы рядом с солдатами, вы говорите просто и совершенно о другом. И в то же время, ваши разговоры очень убедительны.

- Так это плохо или хорошо? - спросил Зайнулов, и Калинину показалось, что политрук не знает истины. "Он хочет её найти, истину своего поведения с солдатом, "- подумал Алексей.

- Я не знаю... - растерялся молодой лейтенант. - Просто... Я боюсь, что если вы не будете показывать в разговорах значимость партии, вас могут... Вы уже не будете политруком.

- Я особенно и не стремлюсь остаться политруком, - сказал Зайнулов.

- Но вы очень важны для солдат! - Алексей сделал паузу. - Вы очень важны и для меня. Вы обладаете огромным опытом, у вас отличная военная подготовка.

- Если бы у меня была отличная военная подготовка, старшине не пришлось бы останавливать роту каждые полчаса! Дыхания уже никакого нет. Но ты знаешь, Алексей, я действительно очень близок к военному делу. Ведь ещё пять месяцев назад я командовал полком.

Алексей был изумлен до глубины души.

- Да, это так, - кивнул политрук. Он поднял глаза на густые кроны деревьев, перекрывающих небо. - Скоро в лесу станет совсем темно.

Алексей некоторое время не решался задать этот вопрос, но он вырвался сам собой:

- Почему вас сняли с должности командира полка?

- Я оставил полк.

- Зачем?

- Зачем? - переспросил политрук. - Я тоже сейчас себя об этом спрашиваю. Я не хотел ЭТО увидеть. Но так получилось...

- Они мне каждую ночь снятся, - мечтательно глядя куда-то, рассказывал солдат из Пскова. - Жена и девочки мои. Маша и Люба. Пишут, что живы, что все хорошо у них, а меня все равно тревога не покидает...

Ермолаев слушал разговор солдата и попутно скользил глазами по окружающему лесу. На нем была пышная лисья шапка - охотничий трофей, добытый и выделанный собственными руками. Ладони согревали варежки, изнутри прошитые заячьим мехом. Полушубок был стандартным, военным. Но толстый кожаный пояс свой - сибирский, охотничий. На поясе висел огромный нож для разделки звериных туш. Валенки командира первого взвода тоже были особенными. Изготовленные сибирскими мастерами, они скатывались из шерсти овец только романовской породы, из-за чего валенки были мягкими, теплыми и не давали усадки.

Иван одним ухом слушал рассказ солдата, не переставая думать о странностях этого леса. Зоркий глаз Ермолаева обследовал каждую неровность на дереве, каждую ямку в сугробах между стволами.

- Дай мне керосиновую лампу, - внезапно попросил Ермолаев, останавливаясь.

- А они все смотрят на меня и повторяют: "Папа-папа"! - продолжал солдат. - Что ты сказал?

Ермолаев взял у него керосиновую лампу и остановился возле сугроба. Позади него проходила колонна. Иван, присев на корточки, зажег лампу. Ее тусклый свет только слегка рассеял сумрак леса. Ермолаев выкрутил яркость пламени на полную. Он занес лампу над сугробом, высветив меленькую ямку в снегу, которая постороннему человеку ничего сказать не могла, и выдохнул:

- След! Наконец-то!

- Когда-то давным-давно, - начал рассказ Зайнулов, - так давно, что я уже сомневаюсь - было ли это на самом деле, у меня росла дочь. В то время я служил в царской армии, наш кавалерийский полк был расквартирован под Санкт-Петербургом. Я был молодым офицером, у меня была молодая жена и дочь одиннадцати лет...

Калинин внезапно увидел, что политруку трудно говорить. На его лице ничего не проявлялось, но Рахматула Ахметович иногда делал неожиданные паузы в рассказе, как будто невидимые слезы душили его.

- Однажды, мы поссорились с дочерью. Ничего серьезного, я сделал ей замечание, она не послушалась и стала пререкаться. Я отругал её за это, и она обиделась. До сих пор сожалею о случившемся и корю себя, хотя тогда считал свое поведение как родителя правильным. Я сам рос в семье офицера, и меня держали в строгости.