Потемкин - Страница 33
Принято считать, что Екатерина вызвала Потемкина с фронта письмом от 4 декабря 1773 года75. Она писала: «Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь уп-ражнены глазением на Силистрию, что вам некогда письма читать; и хотя я по сю пору не знаю, предуспела ли ваша бомбардирада, но тем не меньше я уверена, что все то, что вы сами предприемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству…Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то вас прошу по-пустому не вдаваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос: к чему оно писано? На сие вам имею ответствовать: к тому, чтобы вы имели подтверждение моего образа мыслей об вас, ибо я всегда к вам весьма доброжелательна. Екатерина. Декабря 4 числа 1773 г.»76.
Как видим, в тексте письма нет даже намека на приглашение приехать в Петербург, а последние строчки послания императрицы настолько туманны, что надо было обладать сверхъестественной проницательностью, чтобы увидеть в них вызов. Другое дело, если письмо было единственным, посланным Екатериной на фронт к Потемкину.
Несмотря на приподнятый тон, чувствуется неловкость пишущей, боязнь, что ее слова будут истолкованы неверно. Если бы императрица писала не впервые, у нее не было бы необходимости объяснять корреспонденту причину, побудившую ее обратиться к нему. Благосклонно принимая письма Потемкина, Екатерина, видимо, сама взялась за перо только в случае крайней необходимости и вызвала Григория Александровича скорее фактом письма, чем его содержанием.
Наивно предполагать, что такое важное и тайное дело, как срочный вызов нового фаворита, Екатерина доверила бы бумаге. Ни к чему не ведущие рассуждения о штурме Силистрии — вот все, на что могла решиться осторожная императрица. Эта игра была рассчитана на очень понятливых людей. Если бы Потемкин не понял, чего от него ждут, или не решился понять, он безнадежно упустил бы свой «случай». Но Григорий Александрович понял ив первых числах февраля приехал в Петербург77.
Однако как ни спешил наш герой в столицу, по дороге он сделал крюк и завернул в Москву. Причина для этого была серьезной — он намеревался добиться поддержки Паниных. В последнее время партия Румянцева фактически блокировалась с ними по важнейшему вопросу о мире. Это вселяло надежду на то, что общий язык будет найден.
В старой столице «на покое» жил генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин, человек едва ли не столь же влиятельный, как и его брат — Никита Иванович. 5 октября 1770 года Екатерина II пожаловала генерал-аншефа орденом Георгия 1-й степени за взятие Бендер. Падение одной из лучших турецких крепостей стоило столь почетной награды. Однако сам герой не был доволен ею. Третий год войны с Турцией оказался щедр на победы для русской армии. 24 июня 1770 года эскадра под командованием А. Г. Орлова разбила турецкий флот в Чесменской бухте, а 16 сентября пали Бендеры. Алексей Григорьевич стал первым в России георгиевским кавалером, Петр Иванович обрел кавалерию Большого Креста78. Тот факт, что Орлов получил перед Паниным «старшинство», будучи пожалован первым, оскорбил генерал-аншефа, который считал свою победу более важной для русского оружия. Есть сведения, что Панины мечтали о фельдмаршальском жеале для Петра Ивановича, чтобы сразу поставить его на недосягаемую высоту по сравнению с противоборствующей группировкой. Не получив желаемого, покоритель Бендер подал в отставку 19 октября 1770 года и уехал в Москву.
Этот шаг выглядел как политический демарш. Генерал Панин был фигурой настолько заметной, что о его поступке сообщали своим дворам все иностранные представители. Императрица направила главнокомандующему старой столицы князю Михаилу Никитичу Волконскому строжайшие инструкции следить за деятельностью Панина в Первопрестольной79.
Один из виднейших русских масонов своего времени, Петр Иванович вместе с братом долгие годы руководил партией наследника престола. При всей внешней несхожести братья как нельзя лучше дополняли друг друга: мягкий, вкрадчивый, неторопливый дипломат и мрачный неразговорчивый генерал с крутым решительным характером — в столице и в армии они охватывали своим влиянием всех сторонников великого князя80.
Живя в Москве, Петр Иванович при любом удобном случае подвергал строгой критике правительственные меры. Волконский не раз жаловался в письмах Екатерине на «известного большого болтуна», подрывавшего в дворянских кругах старой столицы доверие к императрице. Панин настойчиво твердил, что после совершеннолетия Павла Петровича корона должна быть передана ему81. Результатом этой «пропаганды» стало изменение общественного мнения Москвы в пользу наследника престола. Московские поэты-масоны А. П. Сумароков, А. Н. Майков и М. И. Богданович обращались к Павлу с одами, подчеркивая предпочтительность мужского правления перед женским, отмечались черты характера цесаревича, присущие истинному государю, восхвалялись воспитатель наследника — Н. И. Панин и «незабвенный завоеватель Бендер» — П. И. Панин. Все это были лишь явные знаки подспудного брожения в дворянском обществе.
Но имелась и другая, тайная, сторона жизни Петра Панина, о которой свидетельствует его переписка с Фонвизиным, секретарем и ближайшим сотрудником Никиты Панина в Петербурге. Письма Фонвизина с февраля 1771-го по август 1772 года предоставляли отставному генералу подробную информацию о политической жизни двора, о ходе войны, продвижениях чиновников по службе. По приказу Никиты Ивановича Фонвизин снимал копии с многочисленных документов, проходивших через Коллегию иностранных дел: с инструкций императрицы послам России за границей и отчетов последних в Петербург, донесений с театра военных действий, докладов братьев Орловых. Через специальных курьеров эти копии отправлялись в Москву Петру Ивановичу. В личный архив «покорителя Бен-дер» попало немало секретных документов и, в частности, «Дневная записка пути из острова Пароса в Сирию лейтенанта Сергея Плещеева» — донесение С. И. Плещеева графу А. Г. Орлову о разведывательной миссии русских моряков в Сирии и Ливане82.
Таким образом, Фонвизин передавал информацию секретного характера частному лицу. Это было вопиющим нарушением служебных инструкций, пойти на которое секретарь мог лишь, будучи уверен в своей безнаказанности. Подобную уверенность давала надежда на скорое изменение «царствующей особы» на российском престоле.
Петр Иванович знал Потемкина по Русско-турецкой войне и имел возможность оценить характер последнего, он первым из панинскои группировки установил контакт с будущим фаворитом и попытался сделать его своей креатурой. Потемкину нужна была помощь, чтобы укрепиться при дворе. По дороге в Петербург, проезжая через Москву, он встретился с опальным генералом83. Их разговор не мог не затронуть болезненной темы, вертевшейся тогда у всех на языке. Беглый казак Емельян Пугачев, объявив себя спасшимся императором, вел успешные военные действия в далеком Оренбуржье. Маленькие крепости на границе сдавались одна за другой, правительственные войска терпели поражения. Уже к декабрю под неизвестно откуда взявшимися у повстанцев голштинскими знаменами бывших гвардейцев Петра III собралась армия, по численности не уступавшая армии Румянцева. Положение было серьезным. Как видно из дальнейших писем Потемкина к Панину, Петр Иванович заверил его в своем желании «послужить Отечеству». Будущий фаворит мог дать генералу такую возможность, взамен Панины обещали поддержку.
Разговор фактически свелся к обмену обязательствами: Потемкин обещал генерал-аншефу возвращение в большую политику — то есть на службу, если сторонники Паниных окажут ему помощь при дворе. Следует сказать, что обе стороны выполнили взятые на себя обязательства: Панины помогли Потемкину на первых порах закрепиться у власти, а Григорий Александрович вопреки желанию императрицы и при большом личном давлении на нее обеспечил Петру Панину назначение на должность главнокомандующего войсками, подавлявшими Пугачевское восстание.