Потемкин - Страница 169
Обманувшиеся в ожиданиях близкого захвата власти сторонники Павла теперь от бессилия злословили нового временщика. В июне 1792 года Ростопчин писал Семену Воронцову: «Зубов… дает чувствовать свое всемогущество самым возмутительным образом; он от природы глуп, но память заменяет ему здравомыслие; его болтовня то умная, то таинственная, и технические слова придают ему вес и значение… Унижение — вот прием, который у него находят… Он скрытен, боится связей и окружен шушерою»24. Под властной рукой Зубова быстро взвыли те, кто еще вчера с ожесточением бичевал пороки Потемкина. «Не поверишь, как я удивляюсь… моей доселе слепоте, — обращался в апреле 1796 года Завадовский к Воронцову. — …О князе Потемкине теперь весьма, весьма жалеют»25. Все познается в сравнении. Безбородко прозрел еще раньше. В феврале 1795 года он сообщал в Лондон: «Вы не можете себе представить, как все люди, кои что-нибудь прежде значили, авилированы или, паче сказать, сами себя унижают. Вот как вы ошиблись в заключениях своих после смерти покойника, который, по крайней мере, не был частным людям тяжел и который, захватив одну или две части, не искал быть универсальным. Прощайте»26. Теперь и Потемкин казался ангелом.
На политической сцене еще имелись соратники покойного князя, его партия никуда не исчезла, просто находилась в подавленном состоянии после смерти своего главы. Зубовы приложили все силы, чтобы опорочить окружение Потемкина и внушить императрице мысль о ненадежности людей светлейшего. Для Зубова и Салтыкова жизненно важно было доказать Екатерине, что, кроме них, у нее поддержки нет. Кажется, это удалось. И хотя императрица взяла под свою защиту близких сотрудников Потемкина, они уже никогда вместе не представляли политической силы. Цементирующая их воля исчезла, прежде мощнейшая группировка рассыпалась.
Дочь Федора Секретарева сообщала: «Когда умер князь, то над всеми лицами, при нем состоявшими, в том числе и над батюшкой, было назначено какое-то следствие по каким-то отчетам, но государыня оправдала его. Она взяла его к себе во дворец»27. Действительно, под давлением слухов о громадных растраченных суммах финансовые счета Потемкина первый раз проверялись еще при Екатерине. Спустя три дня по получении известия о смерти светлейшего Храповицкий писал: «Поехал в Яссы Михаил Сергеевич Потемкин для денежных расчетов, взял с собою из экспедиции о доходах ведомости о всех казенных к умершему князю отпусках во время Турецкой войны до 40 млн. рублей простирающихся; но смерть сего комиссионера оставила дело без конца, спасла и плутов»28. В ночь с 13 на 14 декабря Михаил Сергеевич погиб. Сам собой напрашивался вывод, что кому-то было очень невыгодно «скорейшее отыскание счетов».
Оставались еще огромные частные долги Григория Александровича и бесконечные тяжбы родных по поводу наследства. Слухи преувеличивали оставленные Потемкиным богатства. Так, Ланжерон, например, утверждал, что только Браницкая получила 40 миллионов рублей. На самом деле все было гораздо скромнее. Движимое и недвижимое имущество князя оценивали в 7 миллионов. Должники требовали возврата 2 миллионов 888 тысяч 366 рублей. Часть долга — 2 миллиона 125 тысяч 405 рублей — была заплачена из имений покойного. Другую взяла на себя и оплатила Екатерина29. По поводу польских владений возникла тяжба. Многочисленные племянницы и племянники делились шумно, со скандалами, не проявляя уважения к памяти великого дяди и не щадя сердце Екатерины. «Вдруг прыснули слезы при чтении письма из Ясс, — замечал Храповицкий о состоянии государыни 4 декабря 1791 года. — "Они без моего назначения и делиться не хотят!"»30 Такое поведение не прибавляло уважения родным прежнего любимца в глазах Екатерины и только еще больше склоняло ее в пользу Зубова, скрытность которого многие принимали за скромность.
«Раздел между княжими наследниками еще не состоялся, — сообщал 25 мая 1793 года Попов другому сотруднику Потемкина, В. В. Каховскому, — и сумнительно, чтобы они скоро разделились. Графиня Браницкая с Самойловым в непримиримой вражде, и мне кажется, что он не прав, забыв, что она была его покровительницею»31. Устав от подобных россказней, императрица просила Безбородко: «Буде опять кто явится к тебе…прошу им объявить, хотя именем моим, чтобы скорее убрались отселе и перестали бы соблазнять город, который, вместо слез о потере родственника и благодетеля, видит от них мерзкую жадность к имению и корыстолюбие, чего наипаче мне столь противно, что ты о сем уже мне и докладывать не смеешь»32. Теперь понятно, почему князь поместил дочь Лизу в дом Фалеева, а не к кому-то из близкой родни. Вероятно, в глубине души он все-таки знал им цену, хотя и не переставал любить.
Быстро сориентировавшийся в обстановке Гарновский понял, что стесняться нечего. Пока наследники дрались, он под шумок вывез из Таврического дворца к себе в дом на набережной Фонтанки статуи, мебель, картины и даже строительные материалы. Державин поддразнил его в послании «Ко второму соседу»: «И ах, сокровища Тавриды / На барках свозишь в пирамиды / Средь полицейских ссор».
Подобные поступки ближних Потемкина не делали чести его памяти. Зубовы прекрасно сумели использовать ситуацию. Раздражение императрицы на родственников и наследников светлейшего оказалось как нельзя кстати в разгоревшемся скандале с Павлом Сергеевичем Потемкиным. В сентябре 1795 года правитель Персии Ага-Мо-хаммед-хан совершил набег на Грузию, еще в 1783 году перешедшую под протекторат России. Ответную экспедицию в Персию мог возглавить Суворов, но он в это время готовился к походу против «безбожных французов». Екатерина хотела назначить главнокомандующим П. С. Потемкина, именно он когда-то подписал Георгиевский трактат, был несколько лет наместником земель на Северном Кавказе, хорошо знал театр военных действий, а недавно отличился во время похода в Польшу, получил чин генерал-аншефа, орден Святого Георгия 2-й степени и графский титул.
Однако фаворит желал видеть на этом посту своего брата Валериана, он тоже участвовал в действиях против Польши, был ранен и потерял ногу. И тут всплыло дело 9-летней давности об убийстве прежнего правителя Гиляна Гедает-хана. Зубовы обвинили Павла Сергеевича в том, что он, пользуясь междоусобицей в Персии, умертвил Гедаета и присвоил его сокровища. В ноябре 1795 года была наряжена следственная комиссия, которая выявила причастность к делу русского консула в городе Энзели Туманов-ского и его преемника Скаличи. Гедает хотел скрыться от войны в Астрахани, получил на это разрешение Павла Сергеевича, погрузил свою казну на фрегат, но Тумановский и Скаличи дали об этом знать Мохаммед-хану. Тот захватил Энзели, убил Гедаета, выбросил его тело в море, а сокровища забрал, не поделившись обещанной суммой с корыстными консулами. Вскоре Тумановский умер, а вот Скаличи был сослан по решению суда в Сибирь33.
Против Павла Сергеевича обвинения не выдвигались, но грязные слухи запятнали его репутацию. Назначение стало невозможным. Поход в Персию возглавил Валериан. Потемкин сочинил оправдание в стихах «Глас невинности», где искал защиты у тени брата: «Ах, может быть, за то от клеветы страдаю, / Что имя я твое один теперь ношу!» В марте 1796 года ошельмованный Павел Сергеевич умер, а его вдове Прасковье Андреевне (той самой Параше Зак-ревской) вместо сокровищ Гедает-хана остались немалые долги.
Однако Зубовы напрасно торжествовали победу. Смерть Екатерины 6 ноября 1796 года поставила точку в их блестящей карьере. На престол вступил Павел I, и начался новый этап гонений на память светлейшего.
В последние годы царствования императрицы старые соратники князя, в том числе и Суворов, собирались в склепе Екатерининского собора в Херсоне. Там над гробом основателя города висела богато украшенная икона Спасителя, которой в 1774 году Екатерина благословила Потемкина на генерал-губернаторство. Перед ней служили панихиды. По памятным дням склеп был полностью засыпан цветами. Все это вызвало раздражение Павла. Новый император не знал, что, несмотря на указ Екатерины, памятник Потемкину в Херсоне не был сооружен, а потому требовал немедленно снести несуществующий постамент. 10 марта 1798 года он писал генерал-прокурору князю А. Б. Куракину: «По разстройке, в которой оставлены дела князем Потемкиным, в управлении его бывшие, неприлично быть монументу, в память его воздвигнутому, и для того сооруженный от казны в городе Херсоне повелеваем уничтожить. О чем и учините вы надлежащее распоряжение»34.