Посвисти для нас - Страница 39

— Мама! — позвала сестра Хирамэ, когда они подошли к бараку. — Мама!

В окно выглянула женщина. Одзу узнал в ней мать Хирамэ, только волосы у нее стали белыми как снег.

— Я вас помню, Одзу-сан! Ведь это вы, Одзу-сан? Лицо женщины скривилось, из глаз брызнули слезы.

Сестра Хирамэ провела Одзу внутрь.

— Мне очень стыдно. Здесь такая грязь…

Она быстро собрала чашки и палочки для еды с низкого столика, отодвинула стоящую рядом переносную печку. На кнопке, приколотой к дощатой стене, висела фотография Хирамэ в рамке.

— Если бы мой мальчик был жив… мы бы до такого не докатились… — ворчала устроившаяся рядом с Одзу женщина.

— Мама! Сколько раз я тебе говорила: какой смысл все это повторять? — повысила голос сестра Хирамэ. — Одзу-сан! Вот вещи, оставшиеся после брата.

Узел на фуросики из линялой клетчатой ткани был туго затянут. Сестра развязала его под тусклой лампочкой, и Одзу увидел костюм и галстук, в которых Хирамэ провожали в армию, и бумажник.

— Есть еще кое-что… Это привез его товарищ. Его репатриировали из Кореи. Они служили вместе.

Одзу непроизвольно протянул ладони к одежде, которую носил друг. Перед глазами встали станция Санномия и одетый в этот костюм Хирамэ, с гордым видом сходящий из вагона на платформу.

— Товарищ привез авторучку и записную книжку брата.

— Авторучку? Можно взглянуть?

— Конечно.

Сестра встала и взяла коробку с маленького столика, стоявшего в углу комнаты, и открыла ее.

— Вот.

Это была та самая авторучка. Ручка, которую он не забудет никогда, даже если бы захотел.

— Да-а, — едва слышно выговорил Одзу. — Хирамэ… много ей писал.

— Возьмите. — Сестра внимательно всматривалась в лицо Одзу, повернутое к ней в профиль. — У нас больше ничего нет, чтобы дать вам на память о нем… Пожалуйста, возьмите, Одзу-сан.

— Но как же…

— Ничего. Думаю, брат был бы рад узнать, что вы ей пользуетесь.

Одзу в знак благодарности поднес авторучку ко лбу и положил во внутренний карман.

— Большое спасибо.

— А может, и записную книжку заберете?

Одзу покачал головой. Он не мог принять эти вещи, еще хранившие запах Хирамэ. Слишком мало вещей от него осталось.

— Нет, в самом деле, — сказала сестра. — У нас эта книжка все время будет напоминать о нем. Тяжело нам будет.

В мерклом свете лампочки Одзу пролистал записную книжку.

Большая часть страниц была пустая. В адресном разделе Хирамэ записывал имена и адреса знакомых. И еще несколько страниц представляли собой подобие дневника.

На одной из страниц Одзу заметил что-то вроде карты.

На ней Хирамэ нарисовал Асиягаву. Одзу расшифровал коряво написанные иероглифы: «сосны», «мостик» и еще «дом Айко».

Одзу взял записную книжку.

Было уже совсем темно, когда Одзу покинул дом Хирамэ, унося с собой авторучку и записную книжку. Над выжженными развалинами гулял ветер. Подняв взгляд к небу, Одзу увидел ярко сверкающие зимние звезды. Невыразимое отчаяние сдавило грудь. Он не мог понять, откуда появилось это безысходное чувство.

«Почему такие хорошие парни, как Хирамэ, должны умирать?»

Одзу переполняло чувство гнева, не находившее выхода. Но не только это вызывало его гнев.

«Почему такие чистые и простые люди, как Хирамэ, должны умирать?»

Но не из этого возникла охватившая его безысходность.

Простой непритязательный парень. Может, немного хитроватый, но носивший где-то в душе чистое чувство первой юношеской любови, которой он так дорожил. Наверное, такие парни есть повсюду. Но этот парень умер на войне, оставив после себя лишь костюм, авторучку и записную книжку.

«Не из-за этого ли… ты… горюешь?» — хотелось прокричать Одзу звездам.

«Я не горюю, если умирает сильный человек или герой. Но я скорблю, когда умирает такой парень, как Хирамэ. И это горе невыносимо именно потому, что подобных ему можно встретить везде».

Бродяга, подпиравший бетонную стену эстакады, под которой струился грязный ручеек, заснул в той же позе. Рядом солдат на костылях, одетый в белое, растягивал меха аккордеона:

Яблоки не скажут вам ни слова,

Но чувства их я понимаю хорошо.

Одзу торопился на станцию, оставив за спиной усталый безрадостный голос. На платформе под мутным фонарем достал авторучку. Она совсем не выгорела, осталась такой же, как в тот день, когда он получил ее от Айко. Только на золотом пере присохло черное чернильное пятнышко.

Перелистывая записную книжку, Одзу просмотрел страницы, где были адреса. Увидел свои имя и адрес, записанные знакомыми каракулями. Поискал имя Айко, но почему-то его там не оказалось.

«Рапорт рядового первого класса Утиямы после учений.

Сбор в 14:30.

Основные пункты наставлений. Строгая дисциплина и боевой дух».

Такого рода отрывистые бессвязные наброски встречались на страницах записной книжки то тут, то там.

На платформе почти никого не было. Лишь один станционный служащий спустился по лестнице и направился в начало платформы.

«АМУЗДАОКЙА».

Странное слово бросилось в глаза Одзу. Он наклонил голову, глядя на непонятную комбинацию знаков, напоминавшую телеграфный код. И сразу разгадал загадку.

Айко Адзума. Хирамэ написал ее имя задом наперед. Было в этом что-то трогательное. Он опасался, что его записная книжка может оказаться в руках командира отделения или кого-нибудь из «стариков».

«Какой же ты дурак!»

Одзу подумал, что должен во что бы то ни стало вернуть авторучку Айко. АМУЗДАОКЙА. Он обязан передать ей то мучительное чувство, которое испытывал Хирамэ, когда в ожидании новых тычков от старослужащих, таясь от всех, записывал в казарме ее имя в свою книжку.

На станции Нигава последний раз Одзу был три года назад. За это время станция и ее окрестности мало изменились. Напротив все так же протекала узкая речушка с белым каменистым дном, выстроившиеся по обе ее стороны кремового цвета дома, и круглая гора Кабутояма по ту сторону речушки оставались на своем месте.

Дорогу Одзу еще не забыл. Пройдя немного через сосновую рощу, он вышел к пруду. Он помнил, как в пекарне возле станции ему рассказали, что дом семьи Нагаяма прямо у пруда.

Лодок на пруду, производящем зимой унылое впечатление, он не увидел. Видимо, в войну было не до них. У таблички с надписью «Пруд Бэнтэн» и стоявшегося рядом с ней дома вид был совершенно заброшенный.

Кроме того, на доме, где жила Айко, поменялась табличка с фамилией владельцев. Одзу не знал, какое отношение к семейству Нагаяма имеет появившаяся на двери фамилия Утибори.

Побродив несколько минут по округе, Одзу решительно нажал кнопку звонка. Потом еще и еще, но из дома так никто и не вышел. Похоже, там никого не было.

Он вернулся на станцию и раздвинул стеклянную дверь пекарни.

— Кто там? — послышался из глубины помещения слабый, будто со сна, голос. Одзу оглядел магазин, но не обнаружил ни хлеба, ни булочек. Вместо всего этого стоял только велосипед.

Раздвижная перегородка чуть отъехала в сторону, и показалась женщина средних лет.

— Мы больше не печем хлеб, — извиняющимся тоном проговорила она. — Не из чего. Ни муки, ничего пока не можем достать.

— Я к вам не с этим. Там, у пруда, жила семья Нагаяма. Вы не знаете, куда они переехали?

Одзу вдруг вспомнил книжку, которую читал в детстве. Она называлась «Я ищу маму». В ней разлученный с матерью мальчик разыскивал ее, переезжая с места на место. Но всякий раз, когда он приезжал в какой-то город, выяснялось, что мать уехала куда-то еще…

— Нагаяма-сан… Я слышала, он на войне погиб.

— Погиб?

— Ну да. Он вроде на флоте служил.

Память нарисовала загорелое лицо морского кадета в белой форме с кортиком на боку, которого Одзу видел на мосту через Асиягаву.

— Значит, его жена овдовела?