Посторонняя - Страница 6

— Сколько лет директорствуешь, Желтаков?

— Пятый год.

— А гнилой колбасой давно торгуешь?

Желтаков гневно дернулся, на щеках его проступили два симметричных красных пятна.

— Я попрошу не разговаривать со мной в таком тоне.

— Почему?

— Я вам не нашкодивший мальчишка.

Певунов изобразил изумление.

— Тогда простите великодушно… действительно, хм! А скажите, уважаемый Герасим Эдуардович, сколько всего поступило в магазин «одесской» колбасы?

— Полтонны.

— Так. И куда делись триста килограммов? Ведь протухло только двести.

— Триста килограммов продали раньше, — Желтаков не смутился, но красные пятна на его щеках превратились в багровый румянец.

— Это неправда, — мягко заметил Певунов. — Изволили вы соврать, драгоценный Герасим Эдуардович. Я скажу вам, как было дело. Триста килограммов вы распродали своим знакомым и всяким нужным людям с черного, так сказать, хода. А оставшуюся колбасу придерживали на всякий случай. Не тушуйтесь, так многие делают. Явление дефицита диктует и правила его распределения. Верно?

Желтаков молчал, затягивался дымом. Глаза его сумрачно блестели. Певунов вспомнил, что года полтора назад на Желтакова уже поступала жалоба, в которой говорилось о сановном хамстве директора.

— Жалко мне вас, голубчик, — сказал Сергей Иванович. — Такие перспективы перед вами открывались, такую карьеру могли сделать с вашим-то образованием, с вашей мертвой хваткой. И вот — на тебе. Решили тухлятиной травить трудящихся граждан нашего города. Зачем? С какой целью? Неужели не проще было как-нибудь списать залежалый товар. А вы случайно не диверсант, Герасим Эдуардович? Это бы многое объяснило.

Желтаков молчал. Казалось, мыслями он был уже далеко отсюда, где-то в лучшем и спокойном месте, возможно, на берегу быстрой прозрачной речки с удочкой в руках.

— Товарищ Желтаков, ау!

— Вы меня не можете оскорбить, Сергей Иванович. Я слышал про ваши повадки, вы любите потоптаться по живому человеку. Зря стараетесь. Моей вины вы все равно не докажете.

— А совесть? Совесть вас не мучит? Не снятся по ночам холерные бараки?

Желтаков поднял голову и смерил Певунова откровенно насмешливым взглядом.

— Засиделись вы, Сергей Иванович, в начальниках торга. Вам бы в воспитатели детского садика пробиваться.

Певунов охотно рассмеялся, потом взглянул на часы, заговорил в доброжелательном тоне.

— Ладно, Герасим Эдуардович, приятно мы с вами побеседовали, но, к сожалению, время истекло. Теперь так. Я бы, конечно, мог передать жалобу в соответствующие органы, где легко разобрались бы, виновны вы или нет, но я этого не сделаю. Я сохраню этот документ у себя. Понимаете?

— Вполне.

— Все-таки поясню, а то вдруг вы не так понимаете. Если про вас станет известно что-нибудь подобное, пусть даже пустячок какой-нибудь злоумышленный, я приложу все силы, чтобы помочь вам устроиться в этом же магазине подсобным рабочим. Вам, наверное, известно, что я свое слово держу… До свиданья, Желтаков!

— Может быть…

— Не выше подсобного рабочего!

Желтаков выполз из кресла, изящно, как-то по-актерски поклонился и вышел. Тут же в кабинете возникла Зина.

— Ох, ну и прохвост! — сообщил ей Певунов.

— Все, кто работает в торговле, — прохвосты, — авторитетно заметила Зина.

Сергей Иванович отхлебнул кофе, сладко потянулся.

— Зинуля, а мы с тобой разве не в торговле работаем?

— И мы прохвосты.

— Объяснись. Это ведь суровое обвинение.

— Сергей Иванович, дорогой мой, мне вам объяснять? Да вы лучше меня знаете.

— Что?

— Да все, — Зина обвела рукой большой круг, обрисовав масштаб их закулисной деятельности.

— Хорошо, — согласился Певунов. — Мы прохвосты, но тайные и застенчивые. А этот — наглый.

Зина пожала плечами.

Через полчаса Певунов набрался сил позвонить в гостиницу капитану Кисунько. Тот только что проснулся.

— Жив — это главное! — сказал Певунов.

Капитан в ответ глухо пробурчал что-то о вреде излишеств. Сергей Иванович пожелал ему счастливого отдыха и повесил трубку. До обеда он занимался годовым отчетом. В половине первого, когда собрался в столовую, заголосил конспиративный телефон, номер которого знали только близкие люди. Певунов удивился, услышав незнакомый энергичный женский голос.

— Здравствуйте, Сергей Иванович! Это я, Лариса.

— Какая Лариса? — Он, правда, уже догадался какая.

— Ах, мужчины, мужчины! Короткая у вас память. И не стыдно?

Ему не понравился ее слишком фамильярный тон.

— Кто тебе дал этот телефон?

— Ой как страшно! Вы накажете этого человека? Я же не знала, что вы засекречены.

— Что вам нужно, Лариса?

В ответ она звонко, счастливо рассмеялась, отчего у Певунова слегка кольнуло под ложечкой.

— Сергей Иванович, мне просто необходимо поговорить с вами по очень важному делу.

— Говорите.

— Не телефонный разговор. А вдруг нас подслушивают?

Певунов поморщился, беспомощно поглядел за окно. Кусок голубого, растопленного солнцем неба нависал над стеклом, как нарядная занавеска.

— Приемный день у меня — вторник, с двух до четырех, — трубка ответила ему звуком, напоминающим стариковское кряхтенье.

Певунову померещилось, что его ущипнули за ухо.

— Вы меня боитесь, Сергей Иванович?

— Боюсь. Только не тебя, а себя.

— Я буду ждать вас у кинотеатра «Авангард» ровно в восемь.

— Ждите. Это ваше личное дело.

В трубке короткие гудки. Он еще немного послушал. Подумал: «Кто ей все же дал телефон?» А ведь она угадала, чертовка, какое-то подобие страха он ощутил, когда услышал ее голос. Почему? Да потому, наверное, что ни на минуту не забывал о ней со вчерашнего вечера. Набрал номер зама.

— Василь Василич, обедать идешь?

— Иду.

В столовой Данилюк доложил обстановку: все готово к приему зарубежных гостей. На встрече будет присутствовать практикантка из бухгалтерии Леночка Фельблюм, черноокая красотка.

— Для рекламы, — пояснил он. — Красивая женщина помешать не может.

— А что она будет делать?

— Улыбаться и разливать кофе.

Певунов с трудом проглотил несколько ложек борща, с завистью смотрел, как смачно крошил хрящи его зам. Он еще ни разу не видел, чтобы у Данилюка испортился аппетит.

— А все-таки ты зверь, Василь Василич, — заметил с одобрением. — Ведь как ты хрупаешь кости — смотреть жутко.

— Против тебя какой я зверь — собачонка. Сыт, в тепле, вот и счастлив. А тебя тоска грызет, я вижу. Не похмелье, а тоска.

— Может быть, и тоска, — согласился Певунов. — Так это же свойство не звериное, как раз самое человеческое… Тяжело, Вася, на жизнь оглядываться, которая минула, точно камень в омут.

— Еще поживем. Рано нам бабки подбивать.

Данилюк недавно третий раз женился, поэтому, видно, был полон оптимизма.

Певунов поковырялся для вида в шницеле, пожевал немного красной кочанной капустки, острой, как огонь. «Тоска, — думал он, — ишь как просто объяснить. Тоска! А что это такое?»

После обеда сидел опять в своем кабинете и ничего не делал. Он думал об этой чудной Ларисе. Чего ей надо? Вчера подшучивала над ним, зубы скалила, а сегодня — на тебе, понадобился. Может, сговорилась с каким-нибудь своим сопливым хахалем вытянуть побольше из солидного кавалера. Да пусть их сговариваются, пусть строят детские планы, об него не такие ломались.

Почувствовав спасительную злость, позвонил секретарше:

— Ну чего, где эти иностранцы? Я из-за них ночевать тут обязан? Так, по-твоему?

— Сейчас без двадцати три, Сергей Иванович. Об эту пору вы прежде не ложились.

— Ты вот что, Зинуля, все же иногда соблюдай этикет.

— О чем вы?

Певунов швырнул трубку на рычаг, подумал: «Совсем зарвалась старуха!»

Немцев оказалось пятеро: четверо мужчин (один был в шортах), одна женщина да еще переводчица с лицом, наталкивающим на воспоминание о дефицитной вобле. После обмена любезностями все расположились в креслах вокруг журнального столика, только Зина устроилась поодаль с открытым блокнотом в руках. Певунов улыбался всем радушно, пытаясь угадать, кто из гостей самая значительная фигура; решил, что это вон тот мужчина с обветренной до красноты кожей и откровенно насмешливым взглядом. Взгляд его как бы намекал: вот мы собрались, а зачем и сами толком не понимаем. Он сказал по-русски: