Посторонняя - Страница 36
— Да что вы, Ирина!
— Думаете, к сожалению, — Ирина Савчук заговорила как-то по-домашнему доверительно. — К сожалению, у современных мужчин есть основания думать о женщинах плохо. Особенно у тех, кто посещает дома отдыха и санатории. Только зачем же, Сергей Иванович, составлять столь категоричное мнение на основании частных наблюдений. Уверяю вас, есть женщины и женщины, как соседствуют в мире поэзия и грязь.
Она хорошо это сумела сказать, как бы со стороны взглянув на них, бредущих без цели и смысла по темной аллее. Не слова ее, а голос, мягкий и несуетный, проник в Певунова, шевельнул какие-то колесики, что-то в нем задвигалось, захотелось вдруг говорить, говорить — точно нарыв в душе прорвался. Так долго он играл в молчанку — эта ночь его растормошила. Как бы только не пришлось после стыдиться своих откровений. А это бывает.
— Вы правы, Ирина, мы всегда торопимся, делаем поспешные выводы, а жить не умеем и в жизни разбираемся не лучше, чем дети. Вот я действительно недавно был очень болен и одновременно счастлив. Как это совместить — стремление умереть и рядом ощущение радости небывалой? Собирался умирать — как жить заново… Теперь здоров — и пустота. Были мысли, было головокружение и желание понять, теперь — безразличие ко всему. Нырнул, и как Иванушка-дурачок, в кипяток, но принцем не вынырнул. Воспоминания расплываются, от них голова болит, точно свинец в нее льют. Не могу припомнить, почему, чем был счастлив. Помню одно лицо — ее звали Нина. Нянчилась со мной, да не со мной, а с тем, счастливым паралитиком, и в ней самой все было счастьем. Вы сказали — поэзия и грязь. Да, да, грязь нам доступна, а поэзия — удел не наш. Кому-то дано, нам — нет. Мы зато в середке, нам тепло и не дует… Простите, Ирина, не знаю, как объяснить, а вот жалко того, что было, до слез.
Ирина Савчук тесно к нему прижалась, и путала шаги, и сбивала его с толку своим ласковым телом. Из всего им сказанного она выловила главное.
— Эта Нина — была медсестра, врач? Молодая, красивая?
— Посторонняя. Совсем посторонняя. Вы не о том подумали, Ирина.
Выжатый излишек сокровенности опустошил его. Он не придумал ничего лучше, как сжать податливые прохладные плечи Ирины Савчук и чуток их потискать. Он ее всю помял немного в своих руках.
— Зачем? — удивилась она, отстраняясь не телом, а дыханием и недоверием. — Вы разве хотите этого?
— Вроде бы.
— Не стоит притворяться, мы оба не очень-то расположены.
— Это иногда отвлекает.
Ирина Савчук холодно рассмеялась, и на ее смех, как на зов, возникла из тьмы тень Элен Кузьмищевой. Тень материализовалась и прохныкала плаксиво:
— А где Михаил Федорович? Я его потеряла.
— Как то есть потеряла?
— Ну да, я спряталась в кустах на минутку, а он исчез. И там кто-то опять шебуршится. Я испугалась очень. Там — плюх-плюх! Может, там колодец, и он провалился… а?
Негромко аукаясь, прошли вперед по аллее, но полковника не обнаружили. В чернильных недрах парка и впрямь что-то сильно хлюпало. Не исключено, что ночные хищники догладывали косточки несчастного Михаила Федоровича.
— Хороший был человек, — грустно заметил Певунов. — Мечтал выздороветь и пожить еще годика три. Придется вам отвечать перед общественностью, Элен. Это ведь вы затеяли ночную прогулку. Если бы не ваши соблазнительные авансы, лежал бы он сейчас в постели с грелкой, живой и невредимый.
Элен не успела запротестовать, из кустов на аллею вымахнуло что-то черное, огромное, похожее на бульдозер, покачалось, пофыркало и с треском кануло обратно. Элен умиротворенно всхлипнула и упала на Певунова. Он бережно опустил ее на траву.
— Что это было — спросила Ирина Савчук, не потерявшая присутствия духа.
— Лось Тимофей балует, — объяснил Певунов, не уверенный, впрочем, что это был лось. — Элен, очнитесь!
Элен тряхнула головой и села.
— Сергей Иванович, спасите меня!
— Что ж, давайте возвращаться. А как же полковник?
— Вы нас с Ириной проводите, возьмете побольше людей и вернетесь. Ой, кто там?!
Ей померещилось. Парк умолк и прислушивался, точно перед несчастьем. Сейчас и Певунов ощутил что-то грозное в дрожащем мерцании ночи. «Куда в самом-то деле подевался Михаил Федорович?» — подумал он. Элен Кузьмищеву они с Ириной чуть ли не волоком дотащили до санатория. Девушка обмерла не на шутку. В вестибюле при ярком электрическом свете Певунов увидел, что лицо ее вытянулось, в глазах затаилась мольба.
— Ну, ну! — подбодрил он актрису. — Как вы, однако, чувствительны, барышня. Вам по вечерам не по паркам шастать, а дома сидеть. Разве можно так расстраиваться из-за пустяков. Хотя гибель полковника, честно говоря, и меня выбила из колеи.
Он поднялся к себе в палату. Михаил Федорович, уже облаченный в пижаму, лежа в постели, читал «Огонек».
— Ловко! — позавидовал Певунов. — Мы ваш труп в кустах ищем, а вы отдыхаете.
Полковник не выглядел виноватым.
— Не по мне, знаете ли, ночные моционы с дамами, уж не обессудьте. Да и эта кинозвезда чересчур резва. Пришлось вот таким манером удалиться. Хотел я было вас окликнуть, когда кустами крался, аки нечистый, не посмел тревожить. Очень вы были увлечены беседой. Да-с!
В объяснении Михаила Федоровича было слишком много самодовольства, и Певунов не удержался, попугал:
— Легко решили отделаться, Михаил Федорович. Дамы к нам сейчас в гости пожалуют. Вы им сами все расскажите.
— Как же это… — Михаил Федорович с несчастным видом полез из-под одеяла, начал бестолково хватать то рубашку, то брюки. — Неужели нельзя как-то их остановить?
— Нынешнюю молодежь, если она взбудоражена, и танком не остановишь. Я пробовал — куда там. Элен кричит: «Вы не знаете, не вмешивайтесь! У нас с Михаилом Федоровичем договорено, чтобы я к нему в номер пришла».
Полковник внимательно посмотрел на Певунова, улыбнулся и опять нырнул в постель.
— Напугали, напугали старика. Я ведь… — Он не договорил, махнул рукой.
Посмеиваясь, Певунов разделся, погасил свет, лег.
— Как вы думаете, Сергей Иванович, не обидели мы дам? — озабоченно спросил в темноте полковник. — Все же они к нам всей душой.
За эти слова Певунов готов был ему поклониться. Он никого особенно не жалел вокруг себя, но сочувствовал тем, кто жалел. Он еще помнил, как к нему приходила Нина Донцова и кормила его с ложечки.
— Нынешнюю молодежь обидеть невозможно, — успокоил он полковника. — Спокойной ночи.
Михаил Федорович заснул быстро, измучился, оврагами уходя от Элен Кузьмищевой. Певунов не спал. Наступил его час. Он с наслаждением шевелил пальцами и потягивался. Ночные занавески на окне колыхались над ним, подобно парусам. Он вытягивал в темноту невидимые щупальца, пока не начинало покалывать кожу от чьих-то чувственных прикосновений. И вот тогда возникало мгновение, когда надо было заставить себя уснуть. Он научился точно угадывать тот рубеж в сознании, за которым истома физического томления перетекала совсем в иные ощущения. Деятельно начинал трудиться разум, соединяя в себе сладостный мираж с обыкновенными, привычными конструкциями бытия. «Еще усилие, еще чуть-чуть — и никто меня не догонит, — в изнеможении думал Певунов. — Я взорвусь, исчезну, и исчезнет комната, и этот дивный воздух, и скрип зубов полковника, и все, все, все, что еще не успокоилось и клубится звуками, запахами, цветом…»
Рано утром Певунов ушел из санатория. Он отправился на обычную ежедневную прогулку, но изменил маршрут и вскоре оказался за воротами парка, миновав будочку сторожа, в которой никого не оказалось. Одурманенный утренней свежестью, он шагал по дороге, влекомый тем детским ощущением, когда кажется, что еще немного пройти и взору непременно откроется нечто необыкновенное. Он опирался при ходьбе на палку, но уже больше по привычке. Палка была хороша сама по себе: легкая, ухватистая, с затейливой резьбой и черным, массивным набалдашником — как раз Певунову по руке. Эту чудесную палку прислал с оказией в больницу Василий Васильевич. Иногда Певунов смотрел на нее и гадал: из чего все-таки она вытесана? Незнакомое, очень плотное дерево с прозрачными глазками-прожилками по глянцево-коричневой коже. Нежно поглаживая трость, он думал: есть вещи, какие не купишь в магазине, а где и кто их делает — поди узнай.