Посторонняя - Страница 12
Он Певунова не торопил, опасный и серьезный вопрос задал как бы мимоходом.
— С каких пор, — поинтересовался Певунов, — в горкоме дают ход анонимкам?
Тимошенко оставил в покое ящик с бумагами.
— Анонимка анонимке рознь, сам понимаешь.
— Как это?
— Не надо, не возбуждайся. Поверь, я не с радостным сердцем тебя вызвал.
— Лариса Дмитриева — моя любовница, — сказал Певунов. — Месяц назад по моей просьбе ее взяли на работу к нам в бухгалтерию. Больше мне нечего добавить.
Тимошенко поправил галстук таким резким движением, точно хотел себя малость придушить.
— Это, по-твоему, пустяк?
— Для меня отнюдь не пустяк.
Взглядами они на мгновение встретились, два искушенных в жизни мужика, и, казалось, поняли друг друга. Поняли, но не пришли к согласию. Однако Тимошенко был добрым человеком, умеющим уклониться с намеченного пути. Он спросил тихо:
— Тяжко, Сергей Иванович?
— Я не жалуюсь. Это на меня жалуются.
— Ладно. Как быть с использованием служебного положения, подскажи?
— Недоказуемо.
— Мы не в суде. И я не следователь.
Певунов вдруг посочувствовал старому знакомому, вынужденному заниматься его амурными шалостями. Обоим это было неприятно.
— Петр Игнатьевич, что ты, право, так переживаешь. Меры, если какие надобны, принимайте. Я в обиде не буду. Только имейте в виду, с каждым это может случиться. Никто не застрахован.
— От чего не застрахован?
Певунов не решился произнести наивное, юное слово, ответил иносказательно:
— От той самой дури.
Тимошенко, почуяв, что личная тема себя исчерпала, с облегчением перевел разговор на строительство нового, суперсовременного торгового комплекса за чертой города, которое замораживалось третий раз за пятилетку. Предполагалось, комплекс вступит в строй два года назад, но по сей день не был завершен нулевой цикл. Какой-то злой рок управлял строительством. Ныне комплекс-сирота опять заброшен по случаю предстоящих международных фестивалей. Пришел черед позлорадствовать Певунову.
— Много сил уходит на то, чтобы нравственность блюсти. Где уж тут магазины строить. Не до них.
Тимошенко приоткрыл губы в улыбке.
— На рыбалку уж теперь не ездишь?
— Хочешь, съездим?
— Созвонимся.
Прощались по-приятельски, но все-таки Тимошенко, пожимая руку, косился в сторону.
Из вестибюля Певунов позвонил на работу, у Зины узнал, что там все в порядке. Передал, что задерживается и вряд ли сегодня появится в конторе.
Машина ждала у подъезда. Водитель Федя Купрейчик, сорокалетний холостяк и карточный шулер, читал газету «Известия».
— Куда? — спросил.
— Давай! — Певунов махнул рукой в сторону моря.
Федя ничего больше не уточнял, медленно покатил по набережной.
— Что нового в газетах пишут?
— Чего там нового, — Федя сунул в зубы сигарету, отпустил руль и прикурил. Сто раз просил его Певунов не бросать руль на ходу — бесполезно. Федя Купрейчик обладал счастливым свойством воспринимать замечания как поощрения. — Ничего нового, Сергей Иванович. Оскорбляют все, кому не лень, а мы не чешемся. Вот что я скажу, Сергей Иванович, чувство национального достоинства нами утрачено.
— Ну уж!
— А чего ну уж… Нам по харе, а мы экономическую помощь. Помощь-то примут, и нам снова по харе. Мы утремся — и опять помощь. Сектантство это, Сергей Иванович, вот что я скажу. Чистой воды сектантство.
Певунов не увольнял Федю Купрейчика исключительно за его склонность к философствованию. А уволить было за что. Начать с того, что Купрейчик считал казенную машину своей собственностью и, бывало, исчезал вместе с ней на день, на два, на три, а вернувшись на службу, давал самые невразумительные и издевательские объяснения. Но на мир Купрейчик смотрел независимым взглядом, и временами Сергей Иванович испытывал к нему почти родственные чувства.
— Послушай, Федор, а почему все же ты до сих пор не женился?
Федор поперхнулся дымом и чуть не завалил машину на обочину.
— На ком жениться, Сергей Иванович, господь с вами?!
— На женщине, Федя, на ком же еще?
— Не хочется мне вас обижать, Сергей Иванович, а только чудно вы об этом рассуждаете. Да кто сейчас женится, колуном по затылку трахнутые, одни они.
Певунов тоже задымил.
— Почему же трахнутые?
Федя ловко увернулся от проскочившего на большой скорости «МАЗа».
— При общем распущении нравов жениться просто смешно. Вы возьмите нынешнюю женщину. Она кто? Может, она верная подруга и поддержка усталому мужчине в его героическом труде? Или она заботливая мать и добрая хранительница домашнего очага? Увы, нет! — Купрейчик сделал эффектную паузу. — Всего-навсего она хищница, срывающая цветы удовольствия. Так-то… А почему это произошло? Вы знаете?
— Не знаю. Откуда мне.
— Потому что уравняли ее с мужчиной в правах, а что с этим делать, она не знает. Да вот вам такой пример, чтобы понятней было. Посади ты дурака на престол, нацепи на него корону и скажи ему: правь! Что сделает дурак первым делом? А? Нажрется до пуза, нальет бельмы винищем и начнет изгаляться. И не по злобе даже, а лишь по своему невежеству.
— Не уважаешь ты женщин, Федор.
— Не уважаю, — согласился водитель-философ, — но люблю за их прелести… Куда везти-то, Сергей Иванович? Как обычно?
— К озерам.
Купрейчик демонстративно взглянул на часы: проверил, успеет ли вернуться. Он работал строго от восьми до половины шестого. И это прощал ему Певунов. До озер было километров тридцать, и все оставшееся время они ехали молча. Купрейчик молчанием маялся, пытался заговаривать, но Певунов делал вид, что задремал.
Он и впрямь погрузился в призрачную тину воспоминаний. В голове перемешивались обрывки мыслей, вдруг всплыл из памяти бравый капитан Кисунько. Певунов не сдержался, гулко хохотнул, отчего Купрейчик чуть не вильнул в кювет.
Через несколько дней после знакомства с Ларисой это было. Капитан ввалился к нему в кабинет возбужденный и капризный, с порога заорал, что женится, и тут же попытался его обнять, но Сергей Иванович отстранил дальнего родственника, уж слишком обильную смесь шашлыка, наливок и одеколона тот нес впереди себя, точно щит.
— Погоди! Чего ты вякнул про женитьбу? На ком женишься?
— На ком?! — завопил капитан с такой звонкоголосой яростью ликования, что Певунов усомнился в здравости его рассудка. — На ком?! И ты спрашиваешь? Дорогой мой, да ведь ты меня, можно сказать, сам сосватал.
Певунов строго спросил:
— Иван Сидорович, тебя многие видели, как ты сюда шел?
Кисунько понимающе, счастливо заухал.
— Все видели. И меня, и невесту. Понял? Не один я пришел к тебе — счастье мое за дверью!
Певунов не успел его остановить, Кисунько рванулся к двери и зычным командирским голосом гаркнул: «Входи, родная!» В кабинете тут же возникла официантка Рая с огромной спортивной сумкой в руке. Капитан чинно взял ее под локоток, подвел к Певунову. Вид у Раи был такой, словно она собралась на луну.
— Ну? — сказал Певунов. — И что дальше?
Кисунько приказал: «Доставай!» Рая под взглядом Певунова замешкалась, жених отобрал у нее сумку и выудил из ее недр бутылку шампанского и желтую, приплюснутую с одного бока дыню.
— Все, Сергей Иванович! Кончилась моя воля, пропади она пропадом!
С грустью смотрел на него Певунов. Ваню он понял еще в тот угарный вечер и полюбил его. Это был бесшабашный и беззащитный человек. Но помочь ему было нельзя. И Рая ни в чем не виновата. К ней привалило счастье, которое она ни у кого не отняла. Да и кто он такой, чтобы судить. Разве его собственная, далеко не так скороспело созданная семья не карточный домик, прочный лишь до тех пор, пока в него не ткнуть пальцем?
— Дети мои! — сказал он весело. — Возможно, в вашей жизни будут разочарования, они у всех бывают. Возможно… Но сейчас у вас светлые дни, и дай бог, чтобы они почаще повторялись.
Вспыхнувшая от приветливых слов официантка Рая смотрела на своего жениха, сосредоточенно сворачивающего голову бутылке, и Певунов поразился выражению ее лица. Сама нежность, какой она снится мужчинам в томительных снах, стремительными лучами пролилась из се глаз на стриженый Ванин затылок… Пожалуй, можно лишь позавидовать мужчине, на которого женщина смотрит с таким обожанием. Но сердце Певунова, увы, было глухо к чужому счастью.