Посмотри, отвернись, посмотри - Страница 4

Все, что я знаю: он провел детство под Новосибирском.

Но кто его отец с матерью? Отчего он перестал общаться с ними? На мои расспросы Антон всегда кратко отвечал: «Мы поссорились». Однажды я рискнула уточнить, что послужило причиной, и получила в ответ: «Так вышло».

Это был красный флажок: «Не заходи дальше».

Антон не сердился, нет. Не упрекал меня, что я лезу не в свои дела. Он просто обрывал все разговоры о близких.

В доме моих родителей висят портреты маминой прабабки и прадеда. Наше семейное древо насчитывает восемь поколений. Жизнь каждого известна в подробностях – почти все женщины были образованны и вели дневники. Мамина ветвь – старомосковская, папина – казанская.

Я – плоть от плоти своей семьи. У меня мамина рассеянность, папина летучая вспыльчивость. Он сердится, а через минуту уже смеется. Я ощущаю свой род, уходящий в глубину времен. Но самое главное – я постоянно чувствую своих. Будто внутри меня разворачивается Карта Мародеров, по которой перемещаются фигурки: папа, мама, Эмма, Сева с Пашей…

Каково жить, когда ты совсем один?

И что это за ссора, из-за которой человек прекращает отношения со всем своим кланом?

Я знаю немало подобных историй. В одной семье не поделили наследство. В другой старшее поколение своим деспотизмом так отравило жизнь младшим, что те решили оборвать все связующие нити. Но никто не делал из этого тайны.

Что скрывает мой любимый?

Когда я вернулась, Антон домывал посуду за гостями. Я подняла чашку на свет, увидела чайный круг на донышке и улыбнулась. Мысли о чужих секретах вылетели у меня из головы.

В конце концов, это совершенно не мое дело.

Полгода спустя

– Это совершенно не твое дело! – отрезала Ксения. – У него может быть тысяча причин не обсуждать с тобой больную тему.

Весна выдалась ранней. Мы с подругой много гуляли. Во время одной из таких прогулок я поделилась тем, что не давало мне покоя все эти месяцы.

В остальном все было хорошо. Зимой спрос на замену окон падает, но не исчезает. Антон чаще бывал дома, но мы не мешали друг другу: он тихо читал или занимался хозяйством, пока я редактировала тексты.

В ноябре мы смотрели сериалы. В декабре бурно отпраздновали Новый год вместе с моей семьей. Антон смеялся над папиными шутками, галантно ухаживал за мамой и вежливо кивал, слушая, как Сева с Пашей обсуждают голубой период в творчестве Пикассо. Его немногословность и мягкий юмор всем пришлись по душе. Январь мы провели в путешествиях, в феврале валялись с вирусом, в марте неожиданно расписались, решив, что отлично подходим друг другу. В апреле на Антона навалились заказы, а я как раз закончила большой проект.

Тогда же я начала бегать. Сначала в своем квартале. Потом разведала маршрут до парка. Правда, эта дорога вела через район, где новостройки теснились, как иглы в подушечке у вышивальщицы. Но я привыкла. Мне стали даже нравиться распахнутые подъезды, мимо которых я пробегала. От них пахло краской и необжитым жильем. Время от времени из машин выгружали перед ними скарб новых хозяев, и за несколько секунд я успевала рассмотреть фрагмент чужой жизни: кресла, торшеры, связки книг, фикус в горшке, который хозяйка любовно несла на руках, как кота, не доверяя грузчикам.

Работы было немного, на два-три часа в день. Я взялась учить французский и пересмотрела кучу глупых сериалов.

Ксения обзывала меня бездельницей.

Но мои навязчивые мысли точно были порождены не бездельем.

Я сказала – всё было хорошо?

Всё было бы хорошо, если бы не молчание Антона о его семье.

Сначала этот секрет казался мне не крупнее хомячка. У тысяч людей есть проблемы с родителями, так почему бы моему мужу не быть из их числа. Но чем упорнее молчал Антон, тем быстрее росла его тайна. К апрелю она превратилась в слона посреди комнаты, которого ее обитатели изо всех сил пытаются не замечать. Почти любая тема, которую мы обсуждали, рано или поздно выводила нас к его корням – и тут возникала заминка. Мы делали вид, будто ничего не происходит. Но у меня каждый раз оставалось чувство, что мы едва протиснулись между стеной и слоновьим копытом.

Дважды я подступалась к Антону с серьезным разговором. Дважды он резко отвечал: «Я не буду это обсуждать». После второго раза рассердился по-настоящему. Я видела, что он готов собрать вещи. Пришлось извиниться и пообещать, что я больше не подниму эту тему.

Но слон никуда не делся. Он по-прежнему занимал половину комнаты.

На солнечном пригорке вылезла мать-и-мачеха. Вся земля была усеяна ее сплюснутыми цветками.

– Зачем ты пристаешь к человеку? – непонимающе спросила Ксения. – Думаешь, раз он живет с тобой, то обязан распахивать душу по первому требованию?

– Не в этом дело!

– А в чем же? – Она без улыбки взглянула на меня. – Честное слово, ненавижу это избитое выражение про нарушение чужих границ. Тычут им всюду, куда ни сунься. Но именно этим ты и занимаешься: нарушаешь чужие границы. Как одержимая. Почему тебя так волнует его семья?

– Семья здесь ни при чем!

– Тогда я вообще ничего не понимаю.

Я сорвала цветок и принялась вертеть его в пальцах.

– По словам Антона, я – самый близкий для него человек. Слушай, мы поженились!

– Ну и что?

– Если я самый близкий человек, почему он не обсуждает со мной то, что мне важно? Может, я тогда не самый близкий?

Ксения прищурилась:

– Я тебя не узнаю. Это точно ты, а не школьница с сахарной ватой в голове?

Она больно ткнула меня палочкой за ухом. Я ойкнула:

– Прекрати!

– Нет, это ты прекрати! Несешь какой-то претенциозный бред.

Соцветие рассыпалось на мягкие желтые иголочки. Я вспомнила книгу, которую редактировала; там говорилось, что с латыни мать-и-мачеха переводится дословно как «кашлегон муконосный». Муконосный – из-за нижней стороны листьев, будто присыпанных мукой.

– Ну хорошо, – решилась я. – Послушай, должна быть очень веская причина для того, чтобы прекратить отношения со своей семьей. Ты согласна?

– С этим – согласна.

– Например, его родители – жестокие люди, которые плохо с ним обращались.

– И что дальше?

– Или это не Антон, а его семья оборвала с ним все связи… – Я начала говорить медленнее, тщательно подбирая слова. – Потому что он совершил… Что-то такое… Непростительное…

Ксения изумленно взглянула на меня.

– Что, например?

– Я не знаю! Что угодно! Но вдруг за его нежеланием говорить о своей семье стоит что-то… страшное. Поэтому он мне и не признается!

– Например, он убивал детей, – сощурилась Ксения.

– Перестань.

– Мучил их в подвале своего дома и закапывал в саду! Ооо, жуткая тайна, которую таит в прошлом обычный монтажник окон!

Я пожалела, что посвятила Ксению в свои мысли.

– А ты не думаешь, истеричная бестолочь, – насмешливо начала она, – что в этом случае Антон выдал бы тебе трагическую историю о родителях, разбившихся в автокатастрофе? Если бы в его прошлом действительно было преступление, он замел бы следы. Он же не дурак!

– Я не знаю, дурак он или нет, – сказала я прежде, чем успела понять, что именно говорю.

Ксения вздернула бровь:

– Извини? Это в каком смысле?

Я промолчала. Что я могла ответить? Что временами меня посещает страх, будто мирно спящий рядом мужчина – совсем не тот, за кого себя выдает? Что я перебираю его редкие обмолвки, пытаясь выстроить из них картину его прошлой жизни? Антон сделал предложение три месяца назад, так же настойчиво и обаятельно, как делал все остальное. «Я люблю тебя. Не вижу причин тянуть с браком. Мне не нужно присматриваться, брать время на раздумье… Ты – тот человек, которого я искал последние десять лет. Я понял это с первой минуты, как увидел тебя».

Мы женаты… А мне все чаще кажется, что я брожу по лабиринту замка, раз за разом проходя мимо двери в комнату Синей Бороды и не замечая ее. Но ключ от нее негромко позвякивает на связке.