Послесловие к мятежу.1991 2000. Книга 2 - Страница 17
Если рассмотреть официальные итоги выборов в Городскую думу 1997 года, получается следующая картина. Кандидаты, победившие на выборах, в совокупности получили 633,38 тыс. голосов. Абсолютный уровень представительности, таким образом, составляет 9,28 %, относительный — 29,8 %. Налицо дальнейшее падение электоральной базы, которая в 1993 году составляла 11,4 %. Если же наши предположения о фальсификации соответствуют действительности, то в избирательном зазеркалье имелось от 290 до 450 тыс. резервных бюллетеней, (от 8 до 12 тыс. в расчете на каждый округ), используя которые, можно без особых хлопот изменить результаты голосований практически везде.
Впрочем, даже при стопроцентном контроле за результатами выборов проявилась исключительная ограниченность московской номенклатуры. Лужков, владеющий всеми рычагами давления на массовое сознание, не смог организовать элементарную кампанию подготовки к выборам. Опрос, проведенный среди москвичей за несколько дней до официального старта избирательной кампании, показал, что 90 % из них не знает о существовании в Москве такого органа власти как Городская Дума. Официальные агитки появились в транспорте и на транспарантах лишь после того, как большинство кандидатов в депутаты уже собрали свои подписи, проведя, таким образом, агитацию за мэрию.
Лужковские агитки гласили: “Московская городская Дума — серьезнейший законодательный орган, стоящий на страже социальных интересов москвичей, и горожане уже поняли, что депутат в Москве является значимой фигурой, влияющей на жизнь города. Юрий Лужков”. Доказывать, что эта агитка — типичное вранье, не нужно. Об этом говорят тщедушные цифры явки избирателей к урнам в день голосования, а также вся предшествующая деятельность Лужкова и его соратников. Ведь именно Лужков сократил численность народных представителей до неимоверно малой величины.
Какие же аргументы послужили основанием для того, чтобы после событий 1993 года был резко сокращен количественный состав представительных органов?
В Москве один депутат городского собрания приходится теперь на 195 тыс. избирателей вместо 15,5 тыс., как это было в 1990 году. Увеличение мажоритарного округа более чем в 10 раз разве не означает, что предпринятые изменения, с одной стороны, сделали собрание из 35 членов совершенно управляемым, а с другой — гарантировали, что избранными могут быть только те, кто угоден городской бюрократии или невероятно богат?
Во всяком случае так называемому “среднему классу” москвичей мест в Городской Думе не видать, как своих ушей. Им туда не пробиться, пока страна не проскочит этап прощания со своим либерально-радикальным прошлым, не расстанется с политиками, порожденными этой формой коллективной шизофрении, и не перейдет к строительству национальной формы демократии, чуткой к интересам гражданина.
В национальной демократии не будет той фальши, которую мы видим сегодня на каждом шагу, не будет заискивания элиты перед охлосом, не будет своеволия олигархии и до предела обнаглевшей бюрократии.
Записки придворного холопа
Профессия порой накладывает на человека такой отпечаток, оттереться от которого уже не представляется возможным. Будет человек строить суровое лицо и говорить, что он сейчас всю правду-матку вывалит, а наружу выйдет дохлый писк лизоблюда, и ничего с этим не поделать.
В начале 1997 г. на прилавках книжных магазинов Москвы поступила пухлая книженция, написанная главным редактором газеты “Тверская-13” А.М.Полятыкиным (в кулуарах именуемым как “полутыкин”). Газета мэрская от рождения, потому ожидать от ее главы больших откровений трудно. И все-таки откровения для любопытного читателя найдутся. Ведь лизоблюды всегда что-нибудь выбалтывают, стремясь угодить своим хозяевам.
Например: “…такие личности, как Юрий Лужков, не нуждаются в улучшении — они хороши таковы, каковы есть, и при улучшении теряют характер, колорит и своеобразие, становятся похожими на всех прочих, а это уже неинтересно”.
“Это из какой оперы?”, - спросит читатель. Ответим: “Это из арии “Записки лакея””. Смотрите в книгу — далее следует множество однообразных страниц о том, как с барином этот лакей чаек попивал, как с придыханием говорил с ним по телефону, как смущенно ждал барина у туалета, как хихикал над барскими скабрезностями, как разглядывал название фирмы, которая выпустила джинсы, обтягивающие задницу барина. Только лакей может вести такие речи: “Ваши познания обширны, а логика мышления и умение убеждать поражают. Я уже не говорю об умении добиваться поставленной цели”.
О литературных художествах во славу Лужкова говорит само название книги “Тореро в кресле мэра”. Настолько колченогое название, что оно прямо прилипает к страницам. Все органично — и содержание, и оформление (златая цепь “на дубе том” — для обложки), и наименование. Тореро? Где же это быки, что бросаются на него? Чубайс, что ли (“великий обманщик русского народа”)? Или Моссовет (“враждебный зал депутатов”)? Ни то, ни другое с быком как-то не ассоциируется. Нет, как не было, никакой арены, где Лужкова кто-то пытается забодать, а он выписывает ногами вензеля и трясет тряпкой перед носом разъяренного противника.
Литература холопьего производства такова, что в ней можно встретить такое образное описание успеха барина: Лужков, мол, бросился в бурную реку и выплыл (то есть, на что-то там решился и что-то там преодолел). И тут вспоминается, что реки на самом деле не было, была прорубь. В проруби болталось нечто — то ли тореадор с быком, то ли мэр с лакеем, то ли еще что… На фотографиях, в свое время с любовью напечатанных московскими газетами, в проруби болтались жирные телеса Лужкова и Гаврюшки Попова. Они выплыли, утопив надежды и достоинство миллионов людей.
Полятыкин выдал мечту Лужкова, опубликовавшего накануне выборов мэра 1996 года свою книгу с душещипательным названием “Мы дети твои, Москва”. Выдал, поскольку целыми кусками повторил ее в своем опусе, предварив эти куски рассуждением о том, что “каждому хочется в глазах других людей выглядеть лучше, чем мы есть на самом деле, а крупной личности перед лицом истории — и подавно”. То есть, тот Лужков, которого вы видите, которого вы воспринимаете из его прямой речи — не тот, что есть на самом деле. Реальный Лужков своей книги не писал и жил совсем не так, как написано в этой книге. Полятыкин подтверждает это, прямо свидетельствуя о том, что именно он создавал книгу по мотивам бесед с Лужковым под магнитофон. И врали они вдвоем наперебой. Да проговаривались.
Липовый Лужков у Полятыкина талантлив и неординарен, обладает природным умом и смекалкой, моментальной реакцией и способностью ориентироваться в любой обстановке, это надежный, прочный, головастый мужик — смелый, решительный, упрямый и честолюбивый, мыслит трезво, почти безошибочно. Откуда все это взялось? Полятыкин приоткрывает завесу тайны — большевики, мол, долго корчевали все лучшее в нашем народе, да так, что это лучшее осталось только в среде творческой интеллигенции. То есть, сделаем вывод, Лужков — воплощение черт той самой творческой интеллигенции, затащившей Россию на Голгофу сначала в начале века, а потом и на исходе века. Понятно…
Мы согласимся с этим, но не согласимся с той фантастической картинкой, которую начинает рисовать придворный борзописец, увещевая: “…отвлекитесь хоть на короткое время от конкретного и подумайте об абстрактном. Это развивает фантазию и оттачивает мысли, дает возможность не оставаться всю жизнь на кухне. Тогда вы окажетесь ближе к жизни, поскольку жизнь богаче и разнообразнее самой смелой фантазии”.
Полятыкин неуклюже выдал с головой лживость образа своего героя, а значит обнажил его истинный образ. Говоря “здесь все правда”, он как бы подсказал читателю: “Здесь полно лжи”. И внимательный читатель обязательно заметит абсолютно идентичные слова, которые вкладываются в уста Лужкова сначала в 1995 году (с. 29–30), а потом в 1991 году (с. 123–124). Парадоксально, но повторенные дважды слова посвящены способам борьбы с коррупцией, один из которых — “чиновнику надо много платить”. Не сажать за решетку, не сечь посреди базарной площади за взятки, а платить побольше!