Последняя любовь Казановы - Страница 5

Полина появилась ближе к вечеру, в платье с короткими рукавами из тонкого белого муслина. Поясом к нему служил завязанный сзади на талии красный бант. Волосы свободно ниспадали на плечи. Расположенные по-старинному складки одежды чудесным образом подчеркивали все ее движения. Казанова предположил, что молодая красавица так долго не выходила из спальни лишь для того, чтобы наконец появиться именно в лучах заходящего солнца, раздевающего ее в глазах окружающих с нежностью трепетного возлюбленного.

И хотя настойчивый интерес шевалье к здоровью мадмуазель Демаре никак нельзя было счесть приличным, он ясно дал понять, какой жесточайшей пытке был подвергнут, не видя ее столь долгое время, пусть даже он и получил вознаграждение теперь, когда его взору столь откровенно предстало восхитительное зрелище ее прелестей.

Поскольку вечер выдался теплым, они оставались в саду до самого захода солнца. Казанова пообещал мадам де Фонсколомб, что составит ее гороскоп ночью, а уже утром даст его прочитать. И, поскольку истинной целью его усилий было, таким образом, возбудить любопытство в Полине, шевалье предложил ей тоже составить гороскоп, если только она согласится сообщить ему день и час своего рождения.

– Астрология – лженаука, – незамедлительно возразила красавица, – и меня удивляет, что такой человек, как вы, считающийся к тому же философом, не понимает, что стремление узнать будущее – просто одна из человеческих слабостей.

– Тем не менее лучшие умы во все времена верили, что именно созвездия управляют нашими судьбами, – заявил в свою защиту Казанова. – Ошибки же происходят из-за того, что довольно часто особый язык светил бывает неверно истолкован, поскольку его загадочный характер оставляет непонятым смысл сообщений, а то и вовсе не поддается расшифровке.

– Во всяком случае, вы помогли мне понять одну очень важную вещь, мсье: можно не сомневаться, что, вопреки мнению астрономов, пустот между звездами не существует, ибо ветер ваших слов с легкостью заполняет пространство вселенной, – съехидничала Полина.

Мадам де Фонсколомб пришла на выручку неудачливому любителю разглагольствовать, рассудительно заметив:

– По правде говоря, это пространство настолько необъятно, что разум отказывается считать его пустым, и тогда мы начинаем сами заполнять его фантазиями, порожденными нашим воображением. Мне, например, занятно слушать истории, рассказанные сведущими в каббалистике людьми, и хотя я совсем не верю в их фокусы, мне нравится внимать их мастерским рассказам. Разумеется, мсье Казанова не настолько наивен, чтобы серьезно относиться ко всему этому вздору, который, к тому же, он сам сочинил. Он просто предлагает нам развлечься, и я с удовольствием к нему присоединюсь.

– Благодарю вас, мадам, что вы помогли мне избавиться от облачения дурачка и простофили, в которое меня пыталась обрядить мадмуазель Демаре. Если мне и случалось развлекать публику, демонстрируя ей видимость своей проницательности, обманутыми всегда оказывались лишь те, кто сам этого хотел, и я здесь совершенно ни при чем.

– Очень верно сказано, – заметила Полина, – и посему вам придется смириться с тем, что у меня нет никакого желания заниматься таким ребячеством!

Это ее последнее замечание заслужило полное одобрение со стороны аббата Дюбуа. Служитель культа был глубоко убежден, что гадание, как и любое другое колдовство, отвлекает ум от истинных, действительно важных вещей.

Но старая дама и здесь не осталась в стороне, заявив:

– Не можем же мы постоянно заниматься заботой о своем спасении! Произойдет еще немало всякого, прежде чем придет пора вновь воскреснуть. Так что, прежде чем умереть, какое-то время придется еще пожить.

– Но жизнь, увы, будет продолжаться еще долго после нас, – с горечью пробормотал Казанова.

Дальнейший ужин проходил под тягостным впечатлением от этой беседы. Старая дама тщетно пыталась развеселить приунывшего хозяина и, стремясь в очередной раз поддержать его, по секрету сообщила, что ей ужасно наскучило путешествовать в компании аббата и маленькой якобинки, похожих друг на друга своим серьезным нравом.

Следующее утро огорчило Джакомо гораздо более, нежели состоявшаяся накануне беседа. Из письма своего друга Загури он узнал, что Венеция оккупирована войсками генерала Бонапарта, что заразный ветер якобинства гуляет над лагуной, что французских солдат везде чествуют и принимают как освободителей, что графиня Бензона танцевала голая на площади Сан-Марко у подножия «Древа Свободы», и этот ее возмутительный поступок вызвал всеобщее одобрение.

Из-за слез, застилавших глаза, Казанова не смог дочитать до конца ужасное письмо. Этот вечный изгнанник, бывший заключенный Пломб как никто другой бесконечно любил свою неблагодарную родину. И был, быть может, последним, кто оставался ей верен.

Великая республика разваливалась на глазах, и факелы длившихся тысячелетия праздников тускнели, прежде чем угаснуть навсегда. Разумеется, Казанова никогда особенно не интересовался политикой, но ему более чем кому-либо другому был близок дух его родного города, с которым был неразделим. Целый час он просидел, удрученный, размышляя о том, что этот век, похоже, закончится новой победой варваров. И Рим, и Афины ожидали новые разрушения.

Потом он отправился к мадам де Фонсколомб. На этот раз вовсе не затем, чтобы повидаться с Полиной. Напротив, он рассчитывал, что старая дама окажется у себя одна, и он сможет без помех поделиться с ней своим горем.

Мадам де Фонсколомб пила шоколад в компании аббата и была чрезвычайно удивлена появлению шевалье, молча застывшего на пороге, бледного, с блуждающим взглядом и небрежно убранными волосами, с застывшим на лице выражением боли и негодования.

– Что произошло? У вас что-нибудь болит? – заволновалась старая дама.

– Сегодня я надел траур по моей родине, мадам. Прошу вас, послушайте!

И он пересказал письмо, судорожно зажатое в руке. При первых же фразах мадам де Фонсколомб побледнела.

– Увы, – выдохнула она, – великого города больше не существует.

– Весь наш мир умирает, мадам. Весь.

Мадам де Фонсколомб порывисто поднесла к глазам ладонь, будто хотела скрыть слезы.

Не решаясь обратиться к старой даме, застывшей в позе безысходного отчаяния, аббат Дюбуа повернул обеспокоенное лицо к Казанове и вопросительно посмотрел на него. И тот снова принялся объяснять:

– Французские войска оккупировали Венецию. Эта Богарне, ставшая собственностью их генерала, задала роскошный бал во дворце Пизани. Весь город, включая аристократов, приехал к разнузданной якобинке. Скоро они начнут устраивать празднества в церквях города, слывшего столицей Разума.

– Боже мой, – прошептал святой отец, – нашего Господа, кажется, вновь распяли…

– Мы уже так давно живем одними воспоминаниями, – вздохнула мадам де Фонсколомб. – Изгнанная из своей страны, я вынуждена колесить по дорогам в поисках пристанища и не нахожу ничего, кроме развалин. Видимо, мир состарился вместе с нами, и мы – всего лишь тени прошлого.

В это время в комнату вошла Полина. На ее тонкую батистовую сорочку был надет кружевной пеньюар, ничуть не скрывавший ее прелестей, однако Казанова даже не поднял глаз на эту восхитительную грудь и белоснежные плечи.

– Можете радоваться! – заявила ей мадам де Фонсколомб. – Ваши драгоценные санкюлоты захватили Венецию и сейчас устраивают там карнавал на свой манер. А любовница их генерала правит бал, на который женщины высшего света являются голыми!

Старая дама сообщила эту новость с таким гневным видом, так яростно сверкая глазами, что Полина застыла на месте, не зная, остаться ли ей или поскорее удалиться, и даже Казанова почувствовал замешательство.

Все утро никто более не упоминал о трагических событиях, и юная Демаре не смела выказывать по этому поводу никаких особых чувств. Молодая женщина была слишком благородна, чтобы остаться равнодушной к той боли, которую ощущала мадам де Фонсколомб в связи с победой французской армии в Венеции. И даже Казанова в своей скорби больше не казался ей таким пустым, тщеславным и смешным.