Последняя любовь царя Соломона - Страница 10

— Хорошо, милая, не надо бледнеть и пугаться, я сделаю это для тебя.

Я прошелся перед строем и обратил внимание на голубоглазую стройную блондинку:

— Имя? — начальственно спросил я.

— Маша, — потупив взор, отвечала она.

— Остальные марш в Гарем! — распорядилась Вероника.

Когда все вышли, она ревниво окинула быстрым взглядом Марию и, поклонившись мне, тихо закрыла за собой двери.

И все-таки я ей не безразличен, как она зыркнула-то глазенками на Машеньку.

Я подошел к своей избраннице.

Она боялась поднять на меня глаза. Господи, уж не целка ли?

— Сколько тебе лет, Машенька? — спросил я, по-отечески потрепав ей щечку.

— Девятнадцать, Ваше величество! — отвечала она, густо покраснев.

Я был тронут ее способностью краснеть, и еще больше утвердился в ее невинности.

— А чем ты занималась до сих пор? — продолжал я трепать ей щечку.

— Я работала девушкой по вызову, сказала она, покраснев еще гуще.

Мне стало как-то неловко оказывать ей отеческие знаки внимания и я, переключившись на деловой тон, предложил ей поработать и на сей раз.

Машенька хорошо знала свое дело. В мгновение ока она скинула с себя легкий сарафан, обнажив крепкое молодое тело. Затем ловко раздела меня и, уложив на тренажерную тахту, со знанием дела приступила к общеукрепляющему массажу, в котором оказалась большой искусницей.

На мой изумленный взгляд она робко отвечала, что специально изучала даоскую систему массажа, повышающую сексуальную энергию мужчины. Пальцы ее бегали по моим яичкам, как руки виртуозного музыканта, с чувством исполняющего один из самых бурных сонетов Шопена.

Я почувствовал легкое половое томление, но мой мальчик продолжал оставаться в глубокой депрессии. Я собрался уже извиниться перед этой юной чародейкой, как обычно делал это с женой или несчастной и навсегда потерявшей надежду соседкой, но она, изменив тактику, вдруг стала дергать мои потеплевшие яйца в разные стороны.

Сначала это было удивительно, немного больно и непонятно, затем, едва ощутимое желание стало заполнять мои обмякшие чресла, и сморщенный мальчик принялся понемногу набухать.

— Только без сексуальных фантазий, — сразу предупредила меня Машенька, — расслабьтесь, пожалуйста, и ни о чем не думайте.

Через мгновение мальчик вырос в былинного богатыря. Машенька нагнулась и восторженно поцеловала его.

— О, — сказала она, изумленно ухватившись за головку, — настоящий Илья Муромец!

Вот она общая ментальность, — размышлял я, — ну о чем бы я сейчас говорил с женами из западной Европы?

На сей раз, мне удалось подзадержать оргазм до разумных пределов. Собственно, это была даже не моя заслуга. Просто Машенька, вскочив на «Муромца», с таким рвением стала галопировать на нем, умело, притормаживая в те самые моменты, когда я начинал терять контроль над собой, что меня хватило на целых пять минут.

Я уже был не новичок в деле искусственного управления эякуляцией, уроки моего личного педагога не прошли даром. Я гордился собой. Я вырос в собственных глазах. Пять минут! По моим меркам это было нечто вроде мирового рекорда. Оргазм, правда, был средней бурности, если судить по шкале Рихтера, но достаточно продолжительный и с ярко выраженными нюансами.

— Как тебе удалось возбудить его? — благодарно спросил я Машеньку.

— Подергивание яичек способствует спермообразованию и крайне возбуждает плоть, — пояснила она.

Я отпустил ее, распорядившись выделить пожизненную пенсию с назначением на должность главной придворной массажистки.

Вечером на «Мерседесе» меня привезли в Кейсарию. В здешнем амфитеатре все было готово к бою. Меня усадили в императорской ложе. По правую руку от меня устроился Рав Оладьи, по левую премьер-министр Ицхак Самир.

У Хомячка по обыкновению, был слишком сонный вид, и он продремал почти все представление, в отличие от моей «правой руки», которая завелась с полуоборота при виде моего величества.

— Вы прекрасно выглядите, Ваше величество, — встретил он меня, иронически улыбаясь в свою редкую бороденку.

Рав Оладьи был в расписанном золотом халате и в тяжелой марокканской чалме, которая, судя по всему, была ему великовата.

— Благодарю, ваше преосвященство, у вас тоже здоровый вид.

— О да, занятия Торой способствуют укреплению здоровья. А вы, я слышал, увлеклись педагогикой? — участливо спросил он, играя лохматыми бровями.

Ах ты змея подколодная, решил-таки ужалить? Но ничего, мы тоже можем.с.

— Да, ваше преосвященство, я обнаружил, что педагогика не менее благотворно влияет на здоровье.

Уязвленный тем, что я посмел сравнить священную книгу со столь обыденной светской наукой, рав замолчал. Я вроде бы отбил у него охоту насмехаться.

После оваций, которыми встретила нас публика, на арену выпустили бывшего политика левого толка (одного из самых ярых проповедников гражданского брака), и двух высоких тощих студентов ешивы в черных кафтанах, вязаных кипах и с длинными пейсами.

В Прошлом политик был знаменитым оратором и выдающимся борцом за права евреев сочетаться гражданским браком. Он носил очки в роговой оправе, был обладателем солидной лысины и не менее солидного брюшка.

Согласно правилам боя плешивый политик должен был противостоять двум худосочным носителям духовных ценностей иудаизма и активистам борьбы против гражданского брака в Израиле.

Еще толком не начавшись, бой мгновенно вылился в яростное избиение. Получив затрещину от одного из юнцов, плешивый оратор вместо того, чтобы дать сдачу, встал в позу и, обратив затуманенный взор в сторону главного рава, патетически возопил:

— Демократия неизбежна, как восход солнца!

Тут он получил второй удар по уху, от которого у него слетели на землю очки.

— Пидоры! — с воодушевлением сказал политик, нагнувшись и пытаясь на песке отыскать очки. Водрузив их на место, он укоряюще посмотрел на рава и завершил свою речь ужасным проклятием:

— Чтобы ты свининой подавился, сука!

Рава передернуло. Редкая седая бороденка мелко задрожала, пудовая чалма съехала на левое ухо.

— Кончайте его! — нервно приказал он ешиботникам.

Повеселевшие отроки стали забивать пылкого оратора ногами. Один из них был обут в кованные солдатские говнодавы. Мощным ударом в пах он заставил политика скорчиться. Одного такого удара было достаточно, чтобы оставить человека без потомства.

— Ой, больно, — завопил тот. — Бо-ольно, сволочи…

Отработанные, безжалостные удары сыпались со всех сторон. Истекающий кровью правозащитник уже перестал реагировать, а ешиботники все били и били.

Публика неистовствовала. Публика требовала крови безбожника.

— Ваше преосвященство, — обратился я к раву, — забьют же насмерть!

— И поделом, — невозмутимо отвечал рав, — поправляя чалму, — этот козел в свое время утверждал, что у царя Давида были гомосексуальные наклонности.

— Это не значит, что его надо прикончить тут столь безобразным способом, господин рав, где ваше хваленное еврейское милосердие?

— Ах, оставьте, Ваше величество, вам ли говорить о милосердии: хоть кому-то в вашей прошлой жизни вы протянули руку помощи?

Я с удивлением уставился на него.

— Не надо морщить лоб, господин царь. У меня в сейфе досье на вас. Никому вы не помогали, а только обижались на весь мир и ждали, пока кто-нибудь другой окажет вам помощь.

— Пусть так, но сейчас вот я хочу помочь этому человеку. Немедленно прекратите избиение!

— Вам не стоит вмешиваться, господин царь!

— Это почему же?

— Потому что отныне и впредь система судопроизводства и последующего наказания в Израиле — возложена на руководство главного раввината.

— Даже так, а я и не предполагал.

— Следует предполагать, Ваше величество, кроме того, вы упускаете из виду то немаловажное обстоятельство, что царь Давид, как никак был ваш предок и вы, по сути, а не я должны стоять на страже его авторитета.