Последняя книга, или Треугольник Воланда. С отступлениями, сокращениями и дополнениями - Страница 13

В московском аэропорту, медленно толкая перед собою тележки, подвигалась безмолвная очередь. Сохнутовский чиновник деловито подталкивал и передвигал людей. У него было пугающе холодное лицо, как будто он орудовал ящиками с товаром, и был он похож на Харона, пересчитывавшего и грузившего обреченных для отправки в иные миры… Все дни до этого момента эти люди были уверены, что уезжают по своему свободному и продуманному решению. И потом, в Израиле, снова будут думать, что их выбор был свободным и добровольным. Но здесь, медленно двигаясь с бледными лицами за своими тележками, они знали истину: Россия выталкивала их… Запомнился молодой человек, с каким-то вызовом прижимавший к себе клетку с кошкой. Наверно, она была для него духом оставленного дома. Его ларами, его пенатами, его домовым…

А потом три с половиной часа отрешенности и покоя. Плотное давление ненависти уходило, растворялось в прошлом… Впереди была запредельная бедность первых двух лет эмиграции, минарет, господствующий над Лодом, и тошнотные крики муэдзина на закате, так напоминающие «Бег». Но об этом пока ничего не было известно…

В черном небе ослепительно сверкала луна — светило Воланда. Она была полная и все три с половиной часа старалась держаться справа. Самолет шел на юг. Правда, если совсем точно, — с небольшим отклонением к западу. Ибо прямо на юг от Москвы — далеко и почти прямо на юг — Иерусалим, Ерушалаим, может быть, булгаковский Ершалаим. Справа оставался Киев, его Город. И новая геометрическая фигура ложилась на карту планеты — неправильный треугольник, вытянувшийся острым углом на юг. Треугольник булгаковской судьбы, почему-то прочно скрестившейся с моей судьбою.

Философский роман «Мастер и Маргарита» прозрачно ясен. Его с увлечением читают подростки и понимают, кажется, всё. Горькую радость юмора и высокое презрение к бездуховности. Буйство фантазии, как никого очаровывающее юных. Повествование о духовной стойкости человека и о верной, вечной, преодолевающей всё любви…

Полный юмора и поэзии роман «Мастер и Маргарита» сложен. Проходят годы, его перечитывают снова и снова. Он поворачивается, как волшебный хрустальный шар. Открываются новые грани, рождаются новые ассоциации. Одни подтексты расплываются, уходят в глубину, другие поднимаются на поверхность, становятся главными.

Роман о любви и творчестве… О смерти и бессмертии… О силе и бессилии власти… Что есть власть? Что есть вина и возмездие? Что есть бесстрашие, страх, трусость? Что такое течение времени, наконец, и что есть человек во времени? Что это — вопросы или ответы? Истина или путь к истине?

Сатирическая фантасмагория разворачивается на фоне сплетения вечных тем — на фоне бесстрашного, дерзкого и победного сплетения двух вечных и существующих раздельно тем — евангельской легенды и легенды о Фаусте. С волнующе-образными выходами в творческие миры Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Достоевского. В какой-то соблазнительной и безбрежной перекличке с творениями мировой литературы, музыки, живописи…

И при всем том — ощущение, что автор разговаривает с тобою наедине, только с тобою, единственным, кому он доверяет все. Сладость самостоятельных читательских открытий сменяется догадкой, что в романе скрыто что-то еще, что-то, сказанное автором, тебе сказанное, но — не услышанное, не схваченное тобою, не понятое. Эта догадка тревожит подростка, впервые читающего роман. И волнует исследователя, знающего о романе почти все…

Поэтому так влечет история романа: может быть, в ней ключ к его загадкам и тайнам? А у романа «Мастер и Маргарита», конечно же, есть история — история работы автора над замыслом и над текстом.

Внешний ход этой истории можно проследить по документам биографии, по дневникам. С некоторой осторожностью — по воспоминаниям. Путь к сокровенному в творческом процессе — рукописи писателя. Именно они позволяют прикоснуться к чуду творчества: в них живой след раздумий и сомнений художника, всплески его вдохновения, спады, поиски, предчувствие новых вдохновений. В них самоотреченный труд. И они же, как ничто другое, помогают понять произведение завершенное.

Рукописи романа «Мастер и Маргарита» сохранились неполностью.

Целые тетради черновых редакций, пачки листов, отдельные листы уничтожил автор. До встречи с Еленой Сергеевной уничтожал много, почти всё. После встречи с нею, после вступления в брак с нею — реже. И все-таки уничтожал. Писал другу своему П. С. Попову (24 апреля 1932): «Печка давно уже сделалась моей излюбленной редакцией. Мне нравится она за то, что она, ничего не бракуя, одинаково охотно поглощает и квитанции из прачечной, и начала писем, и даже, о позор, позор, стихи!» И в дневнике Елены Сергеевны 12 октября 1933 года запись: «Утром звонок Оли: арестованы Николай Эрдман и Масс. Говорит, за какие-то сатирические басни… Ночью М. А. сжег часть своего романа».

А что-то из рукописей великого романа, как помнит читатель, было утрачено уже в государственном хранилище России — в отделе рукописей библиотеки, которая тогда, когда получала и теряла доверенные ей рукописи, называлась Библиотекой имени Ленина, а теперь называется Российской государственной библиотекой.

Но и сохранившиеся после всех утрат двадцать три рукописные тетради — бедные тетради очень плохой бумаги, исписанные брызгающими чернилами или гаснущим от времени карандашом, — и три экземпляра (вероятно, когда-то их было пять) единственной прижизненной машинописи — с вкладными листами, записями на полях и на обороте листов — богатство неоценимое.

В отделе рукописей Библиотеки имени Ленина, куда попали на хранение эти тетради и машинные списки, их условно разделили («раскидали») на восемь редакций. Причем сделали это не в 1966 году, когда получали архив, и вообще не в 60-е годы, когда Е. С. была жива и могла бы проконсультировать архивариуса, а много позже, в 70-е, когда ее уже не было в живых. Не хочется подозревать, что это было прикрытием уже начавшихся пропаж; может быть, это требовалось для составления описей или для размещения рукописей в архивных «картонах». История романа еще не была изучена; некоторые тетради лежали в случайном порядке; так что «раскидали» весьма приблизительно.

За основу взяли первую главу. Если тетрадь начиналась с полностью переписанной первой главы, это решили считать началом новой редакции романа. Всё прочее рассматривалось как продолжения и варианты. И это было бы логично, если бы не то обстоятельство, что Булгаков переписывал отдельные главы своего романа многократно, одни чаще, другие реже.

Первая глава действительно сохранилась в восьми редакциях. Точнее, даже в девяти: она еще раз начата в одной из тетрадей 1931 года, правда, не на первых страницах, а в конце тетради. А редакций главы «Было дело в Грибоедове» — еще больше. Уже к 1931 году не менее четырех. Затем глава переписана в 1932 или 1933-м. Еще раз в 1934-м. Потом — в 1937-м. В том же году переписана еще раз — в первой полной (рукописной) редакции романа. Далее, в 1938 году, в машинописи. Но и это не конец. Уже в машинописи в главу «Было дело в Грибоедове» вписан от руки, а затем существенно переписан (по-видимому, в 1939 году) весь диалог Амвросия и Фоки («Ты где сегодня ужинаешь, Амвросий? — Что за вопрос, конечно, здесь, дорогой Фока!»). А блистательная страница о том, как «уютно» разместился в Грибоедове Массолит, написана, а потом переписана еще позже — в последние месяцы жизни писателя, в конце 1939 года или в самом начале 1940-го.

Редакций же главы второй, о Иешуа и Пилате, сохранилось немного: наброски, сделанные в 1928–1929 годах; глава под названием «Золотое копье» в тетради, которая в отделе рукописей ошибочно датирована 1936 годом, а на самом деле относится к 1934-му; и близкий к окончательному текст в первой полной (рукописной) редакции романа. Правда, в дельнейшем еще была интереснейшая правка главы при диктовке на машинку, и снова правка, уже по машинописи…