Последняя грань (СИ) - Страница 18

К фургончику доктора, прибывшего в наш городок под крылом какой-то благотворительной организации, очередь выстраивалась за ночь. Он принимал не более сорока человек в день, но, поддаваясь уговорам страждущих, иногда снисходил до пятидесяти. Особенно если страждущими были дети.

Алек трижды занимал очередь, и трижды прием оканчивался за два-три человека перед ним. Жара и взрывы как хищные птицы, нависающие над головой, мешали достигнуть цели каждый раз, когда она мелькала достаточно близко.

Иногда Алека сменяла я, но это до жути не нравилось Адилю, каким бы понимающим мальчиком он ни был. Свое утешение от громких звуков и пугающих криков он находил в моих объятьях. Да и брат не позволял подставляться под огонь. Он часто просил меня, когда дети засыпали, чтобы я позаботилась о них, если его не станет.

Конечно, я обещала.

Конечно…

В тот день, кажется, двадцать восьмого, нам удалось пробиться к доктору – седовласому и с противной улыбкой. И он, осмотрев малышку, вынес неутешительный диагноз, услышав который Алек разом постарел на добрый десяток лет. Жену он уже потерял. Теперь потеряет дочь…

Возможности вылечить ребенка не было. Была возможность помочь ей пережить те дни, которые остались. Но для того, чтобы получить заветное лекарство, в больницу следовало прийти с Нури. А она кричала так, что все взгляды сразу приковывались к нам. Возникали вопросы…

В это время – жуткое и до боли непроглядное – я узнала истинное значение слова «беспомощность». Увидела. В Нурии – «маленьком ангелочке», как ещё до рождения называла её Афият. Её горькие, крупные слезы, её подрагивающие губки, побледневшее, ставшее из бронзового каким-то желтовато-серым личико, пальчики, без конца сжимающие футболку, потускневшие локоны… девочка умирала, а мы не в состоянии были ни остановить это, ни облегчить. Её мучила страшная боль, а наша участь была смотреть на эти мучения. И ничего больше. Хуже, чем глядя, как она плачет, я себя ещё не чувствовала. Никогда.

Это и сподвигло на поиски решения, в итоге приведшего к совсем другим последствиям, нежели я могла ожидать.

Третьего февраля Алек забрал Адиля с собой в мужскую больницу, надеясь получить лекарство на его имя. Мне велел оставаться дома с малышкой. И ни шагу.

Но попробовал бы он, при всей моей любви к брату, провести хотя бы три часа один на один с ребенком, извивающимся от боли. Я не смогла – за это и заплатила.

Мы вместе отправились в пункт назначения. Я укутала её в темно-синий платок, прижала к себе и всю дорогу пыталась полушепотом развлекать какими-то песенками и стишками. Она то замолкала, то снова плакала. Уже не пыталась даже говорить – когда только начала учиться, заболела.

До больницы оставалось не больше квартала – сущие пустяки по сравнению с тем, что мы прошли. Что примечательно, никто не попытался нас развернуть. Не было сейчас никому дела, видимо, до одинокой женщины посреди улицы. Все равно ведь далеко не уйдет… И не ушла.

Я не знаю, откуда появился тот снаряд. Я не имею и малейшего представления. Для здравомыслящего человека, только-только окунувшегося в настоящую войну, ещё в новинку чуять приближение смертельной опасности. Во мне это качество так же не успело развиться. Тихонький писк не привлек внимания. Тихонький, едва заметный, скрежет – тоже.

А вот удар привлек. И сразу же последовавший за ним взрыв. 

* * *

Я куда-то лечу. Вниз, вниз и только вниз. А затем, неожиданно, падаю. Больно ударяюсь локтями и коленями, разбиваю лоб, судя по кровавым пятнам на камешках мостовой. Мне больно слева, справа и внизу. Больше всего слева. Наверное, я упала левым боком.

«Терпи» - велит низкий, грубый голос.

…Когда я засыпаю, у меня дрожат руки. Они ищут песок под пальцами, но не натыкаются ни на что даже более-менее на него похожее. Камни.

«Дыши» - приказывает он же, когда что-то больно обвивает мои запястья.

…Когда я просыпаюсь, вижу только голые плиточные стены. Они холодные, хотя вокруг жарко и даже более того – вокруг меня один жар. Кроме него ничего не осталось.

«Не смей сдаваться», - яростно, пусть и шепотом. Отрезвляющее.

…Время от времени в памяти всплывают какие-то отрывки. Какие-то цветные мысли, спутанные, смотанные в клубок. Непонятные. Необъятные.

Я продираюсь через них, ищу подсказки, но тщетно. Темнота густая – хоть ножом режь. Правда, иногда кое-что увидеть удается. Девочку. Девочку с очень красивыми карими глазами и подрагивающими при каждом движении локонами. Черными-черными. У неё прелестная улыбка. От её улыбки мне теплее…

Я не помню этого ребенка. Я не помню ничего, что нас связывает с ним. Но почему-то кажется, что все-таки связывает. Будто я и она соединены нитью. Красной. Невидимой.

«Нур»

«Нури»

«Нурия»

Её так зовут? Откуда это имя? Оно не мое. Мое – Белла, так? Я ведь ещё помню свое имя? Очень надеюсь.

- Что означает «Нури»? – незнакомый голос, впервые проклюнувшийся среди моей тишины, настораживает. Пытаюсь вслушаться в то, что он произносит – это может помочь.

- Нур – свет. Нури… светлая? Имя? – к диалогу подключается второй голос. На октаву выше.

- Она все время кого-то зовет?

- Похоже на то.

Они говорят обо мне. И о Нури. Они знают, кто она?

- Кто её привез? – как бы невзначай интересуется один из присутствующих. Первый.

- Каллен, - следует незамедлительный ответ. Капелька отвращения в нем проскакивает.

- Сам? Девушку?

Писклявый усмехается. Злобно, неприятно:

- Ну не мужчину же тащить к себе, Джаспер.

По моей спине пробегает холодок. Совсем не вовремя.

- Ты думаешь, он её?..

- Всему свое время. Может, и нам потом достанется.

- Ради этого стоит посидеть.

- Стоит. И ради того, чтобы не дежурить на вахте.

Они переговариваются тише, пока совсем не замолкают. Но нить разговора ускользает куда-то далеко-далеко, и ни меня, ни Нури не касается. Я так и не смогла ничего понять, кроме того, что какой-то человек, преследуя собственные цели, принес меня сюда. К этим двоим. «Потом и нам достанется».

- Как ты думаешь, их женщины красивые? – неожиданно для меня разговор возобновляется. Но ещё неожиданней то, что я чувствую… пальцы. Пальцы на груди. Но сбросить не могу – тело не слушается.