Последняя глава моего романа - Страница 11
Я сделал все, что нужно, только бы не рассеивать этого заблуждения. «Берегите получше нашего милого мальчика. Он от природы мягкий и робкий и ни о чем не догадывается. Из этого можно извлечь выгоду; я искренне признаюсь вам, что люблю его больше моих двух дочерей. Но только, милый мой, не болтайте, никто ничего не узнает о нашей любви. Даже Адель. Она неглупая девушка, но так еще молода».
Я
Что за скверная ночь!
Лабри
Что за прекрасная ночь!
Я
Ты смеешься?
Лабри
Я говорю серьезно.
Я
Так, значит, ты уже больше не во втором этаже?
Лабри
Нет, уже в третьем.
Я
Счастливый путь.
Лабри
«Это вы, мой дружок?»
Я
Кто это говорит?
Лабри
Подружка.
Я
Превосходно.
Лабри
«Вы изменник, предатель, злодей!»
Я
Подружка меняет тон.
Лабри
«Вы влюблены во всех в доме!»
Я
Дружок не так уж робок.
Лабри
«Вы делаете меня несчастнейшей из женщин!»
Я
Что же говорит дружок в ответ?
Лабри
Он оправдывается и убегает.
Я
Куда же он теперь?
Лабри
В четвертый этаж.
Я
А в четвертом этаже?..
Лабри
Он оказывается на четвертом небе.
Я
Там тоже поджидают дружка?
Лабри
Его ждут повсюду.
Я
У этого дружка работы хватает.
Лабри
Ручаюсь. Теперь это блондинка.
Я
На сей раз я тебя поймал. Света-то ведь не было.
Лабри
При чем тут свет, черт возьми! Длинные тонкие волосы, нежная, мягкая кожа, свежий, влажный рот, неторопливое сладкое дыхание, приятный и кроткий голос, andatura, как мы говорили во Флоренции, гибкая, но чуть ленивая. Блондинка это или нет? Как по-вашему, сударь?
Я
Что же происходило в четвертом этаже?
Лабри
Одно чудо за другим.
Я
А что говорила эта подружка?
Лабри
Она говорила, что я люблю ее уже не так как прежде, и что я каждый день меняюсь к худшему.
Я
Подружка, видно, требовательная.
Лабри
…И что в этого неугомонного дружка, видно, черт вселился.
Я
А ведь твоя правда — Лабри, это действительно была неплохая ночь.
Лабри
Вы не знаете, в чем главная беда.
Я
А в чем же беда?
Лабри
Тут я как раз встретил Адель.
Я
Этот неугомонный не уступит ни одного этажа, попади он хотя бы в Вавилонскую башню.
Лабри (вздыхает)
Ох! Ох! Ох!
Я
Что с тобой случилось?
Лабри
Увы, сударь, со мною ничего не случилось.
Я
Что же говорит теперь Адель?
Лабри
Она ругается, а я с растерянным видом жалобно спрашиваю, не знакома ли она тоже с дружком; готов биться об заклад, что знакома.
Я
В самом деле замечательно забавная история!
Лабри
Адель говорит, что не знакома.
Я
А старуха говорит, что знакома.
Лабри
Подружки — те не знают, что сказать.
Я
А приговор вынесет публика. Сегодня вечером я предупрежу издателя, завтра буду писать, а послезавтра это напечатают: медлить нечего, мы уже в Страсбурге.
Выйдя из кареты, я узнал, что ничего не выиграл бы, отложив мой отъезд, и что Аглая де ла Ренри недавно сочеталась законным браком с врачом Рафуром, одним из знаменитейших членов медицинского факультета. Это известие заставило меня усмехнуться: я подумал о том, как причудлива моя судьба, которая так забавно сочетала месть за меня с нанесенной мне обидой; отдав мою возлюбленную одному из адептов искусства Эскулапа, она предоставила мне право вознаградить себя с женой его собрата. Впрочем, я с чисто философской покорностью судьбе перенес несчастье, разбивавшее мои надежды и благополучие моих кредиторов, а бесчисленные развлечения, на которые обычно приглашают человека, недавно прибывшего из столицы, временно сгладили чувство грусти и даже воспоминание о моей любви.
С тех пор как я побывал в Париже, мне принадлежало почетное место во всех салонах. Меня звали на все сборища, и не было ни одного спора насчет обычаев света, в котором я не выступал бы судьей. Все торопились расспросить меня и услышать, что я скажу, все повторяли мои слова и подражали моим повадкам. По всеобщему утверждению, я много выиграл от того, что повидал свет. Старая кокетка спрашивала меня, по-прежнему ли в моде малиновый цвет; театральная статистка осведомлялась, правда ли, что шляпки а-ля Памела спустились теперь до сословия публичных женщин; биржевой маклер интересовался, все ли еще падают на три четверти облигации, обеспеченные на две трети; светского хлыста занимало, меньше ли рулад выделывает Мартен[19] и больше ли каламбуров отпускает Брюне;[20] все спрашивали, позолотили ли петухов, достроены ли мосты, думают ли усовершенствовать эластические галстуки и исправить куранты церкви Самаритянки и по-прежнему ли первое место среди произведений современной литературы принадлежит журналу мод и загадкам. Но больше, чем все прочие, восхищалась моими успехами вдовушка с улицы де ла Мезанж; пять или шесть раз в день она с жаром восклицала, что путешествия — дивная вещь и что они замечательно развивают сердце и ум молодых людей.
Прошло три месяца после моего возвращения, и вот однажды матушка вошла ко мне с блестящими глазами и сияющим видом: ее лицо горело радостью. Она села поодаль от моего стола и бросила мне письмо, адресованное на ее имя и подписанное Леопольдом де ла Ренри, полученное только что из Парижа. В этом важном послании он сообщал ей, что слишком поздно получил известие о моих намерениях и те отличные рекомендации, которые она представила для поддержания моей просьбы. Тогда свадьба его сестры была только что решена, и он уже не имел возможности иначе распорядиться ее рукой. Но, добавил он, поскольку кончина супруга, последовавшая на другой день после бракосочетания, возвратила ей свободу и возможность сделать новый выбор, он без труда принимает решение в мою пользу; таким образом, если я не изменил своих первоначальных намерений и союз, который я предполагал заключить, по-прежнему приятен моей семье, ничто уже не мешает мне осуществить его.
Эта неожиданная весть преисполнила меня радостью. Я легко убедил матушку поскорее принять все подобающие меры, и месяц спустя моя женитьба была окончательно решена. Г-н Леопольд де ла Ренри и его сестра Аглая приехали в Страсбург, где я и должен был вступить во владение моей будущей женой. Я нашел ее очаровательной. Она удостоила найти меня милым. Были созваны члены обеих семей, написали брачный контракт, заплатили мои долги; я женился, и все, казалось, были в восхищении, — начиная с моих кредиторов, которые много на этом выиграли, и кончая моими любовницами, которые ничего от этого не потеряли.
Первые часы нашей первой брачной ночи прошли как обычно. Наконец я дал понять, что настало время отдыха, повернулся на четверть оборота спиной к жене и пожелал ей приятной ночи, которую сам не мог уже больше ей доставить.
— Милый друг, — сказала она, словно вспомнив о чем-то, — я, кажется, забыла вас предупредить, что разговариваю во сне и имею дурную привычку думать вслух.
— Сударыня, — ответил я ей, — это недостаток, присущий, кроме вас, большинству наших философов и любителей строить планы. Однако, — продолжал я, — это напоминает мне одно приключение, которое я вам, может быть, когда-нибудь расскажу.
— Приключение!..
Произнеся это слово, она крепко уснула; но потому ли, что оно произвело в ее мозгу некое раздражение, которое не мог успокоить сон, или по какой-либо иной причине, которую предоставляю определить нашим мыслителям, она долго повторяла его глухим голосом с вопросительным выражением, как будто указывавшим на то, что она хочет что-то припомнить. — Приключение! — вдруг вскрикнула она. — Два, три, четыре. Действительно, — продолжала моя жена, разжав пальцы руки, лежавшей у меня на груди, и снова быстро сомкнула их все, кроме большого. — Вот шестой уже раз, как я наслаждаюсь радостями любви. — Да будет проклят день, когда я соединился с женой, которая говорит во сне, — пробормотал я, поворачиваясь на все полоборота и зарываясь головой в подушку. — Я охотно обошелся бы без этих сведений. — Первый раз, — продолжала она немного громче, — я была в Шомоне, и ко мне в комнату положили на ночь какого-то взбесившегося лунатика.