Последняя глава (Книга 2) - Страница 15
"Мне суждено открыть для него родину, а ему для меня - Восток", думала она.
В ноябре бурей повалило несколько берез. Глядя на их широкие, плоские корни, Динни вспомнила слова Флер о том, что единственный способ заплатить налоги на наследство - это продать лес на сруб. Но отцу только шестьдесят два года! А как покраснела Джин в тот вечер, когда они приехали и тетя Эм сказала: "И будут они плодиться и размножаться". У них, наверно, будет ребенок. И, конечно, сын. У таких, как Джин, всегда родятся сыновья. Еще одно поколение Черрелов. Вот если бы у них с Уилфридом был ребенок! Ну, а что они с ним будут делать? С детьми трудно бродить по свету. И вдруг ей стало жутко. Что ей сулит будущее? Рядом прошмыгнула белка и запрыгала вверх по стволу. Динни с улыбкой проводила глазами проворного рыжего зверька с пушистым хвостом. Слава богу, Уилфрид любит животных! "Когда на божий постоялый двор введут ослов"... Разве ему может не понравиться Кондафорд с его птичьим гомоном, лесами и ключами, створчатыми окнами, магнолиями, голубями, зелеными пастбищами? Ну, а отец, мать, Хьюберт и Джин - они-то ему понравятся? Понравится ли он им? Нет, не понравится, уж очень он издерганный, нервный, желчный; он глубоко прячет все, что в нем есть хорошего, будто стыдится этого, а его тоски по прекрасному им не понять. Хоть они и не знают всего того, что он ей рассказал, его переход в другую веру покажется им странным и необъяснимым.
В поместье Кондафорд не было ни дворецкого, ни электричества, и Динни выбрала минуту, когда горничные ушли, подав десерт и вино на полированный ореховый стол, на котором горели свечи.
- Простите за откровенность, - заявила она вдруг, - но я выхожу замуж.
Наступило молчание. Все четверо привыкли говорить и думать - а это не всегда одно и то же, - что Динни создана для счастливой семейной жизни, но вот теперь никто не обрадовался, узнав, что она и в самом деле собирается кого-то осчастливить. Первая нарушила молчание Джин:
- За кого?
- За Уилфрида Дезерта, младшего сына лорда Маллиона, - он был шафером Майкла.
- А-а... Но...
Динни пристально следила за выражением их лиц. Вид у отца был невозмутимый: он понятия не имел, о ком идет речь; на добром лице матери выразилось беспокойство и недоумение; Хьюберт, казалось, с трудом сдерживал досаду.
- Когда же ты с ним познакомилась, - спросила леди Черрел.
- Всего десять дней назад, но с тех пор мы часто встречались. Боюсь, что это, как и у тебя, Хьюберт, любовь с первого взгляда. Мы запомнили друг друга со свадьбы Майкла.
Хьюберт уставился в тарелку.
- А ты знаешь, что он перешел в мусульманство? Так по крайней мере говорят в Хартуме,
Динни кивнула.
- Что? - воскликнул генерал.
- Такие ходят слухи.
- Зачем он это сделал?
- Не знаю, я с ним незнаком. Но он долго слонялся по Востоку.
У Динни чуть было не вырвалось: "Не все ли равно - мусульманин ты или христианин, если все равно не веришь в бога", но она промолчала, - этим Уилфрида в их глазах не украсишь.
- Не понимаю, как можно переменить свою веру, - отрезал генерал.
- Что-то я не вижу у вас особого восторга, - пробормотала Динни.
- Дорогая, откуда же быть восторгу, если мы его совсем не знаем?
- Ты права, мама. Можно пригласить его к нам? Он способен прокормить жену, и тетя Эм уверяет, будто у его брата нет прямых наследников.
- Динни! - возмутился генерал.
- Да я шучу, папа.
- Куда серьезнее то, что он живет, как кочевник, - сказал Хьюберт, вечно скитается с места на место.
- Кочевать можно и вдвоем, Хьюберт.
- Но ты всегда говорила, что ни за что не расстанешься с Кондафордом!
- А ты, я помню, твердил, что не понимаешь, зачем только люди женятся. Наверно, и ты, мама, и ты, папа, тоже когда-то это говорили. Но попробуйте повторить это теперь!
- Злючка!
Одно короткое слово сразу прекратило спор. Но перед сном Динни спросила у матери:
- Значит, я могу пригласить к нам Уилфрида?
- Конечно, когда хочешь. Нам самим не терпится его увидеть.
- Я понимаю, мама, это неожиданно, да еще сразу после свадьбы Клер; но вы ведь знали, что когда-нибудь настанет и мой черед.
Леди Черрел вздохнула:
- Да, знали.
- Я забыла сказать, что он - поэт, настоящий поэт.
- Поэт? - переспросила мать таким тоном, будто это известие только усилило ее тревогу.
- Их довольно много лежит в Вестминстерском аббатстве. Но ты не беспокойся, его туда не пустят.
- Разная вера - вещь серьезная, Динни, особенно когда появятся дети.
- Почему? У детей нет никакой веры, пока они не становятся взрослыми, а тогда они выберут ту, которая им по душе. К тому же, пока мои дети вырастут - если они вообще у меня будут, - интерес к религии станет чисто историческим.
- Динни!
- Да и сейчас это почти не играет роли, разве что в каких-нибудь уж очень набожных семьях. Для большинства людей религия все больше и больше превращается в мораль.
- Мне трудно судить. Я в этом плохо разбираюсь, да и ты, по-моему, тоже...
- Мамочка, погладь меня по голове.
- Ах, Динни, я надеюсь, что ты сделала хороший выбор.
- Дорогая, я не выбирала, выбрали меня.
Очевидно, это ничуть не утешило мать, и, не зная, что ей сказать еще, Динни подставила щеку для поцелуя, пожелала "спокойной ночи" и отправилась восвояси.
У себя в комнате она села за стол и принялась писать письмо:
"Поместье Кондафорд.
Пятница. Дорогой мой
Так как это безусловно и безоговорочно первое любовное письмо в моей жизни, мне будет трудно его написать. Пожалуй, лучше всего просто сказать "я вас люблю" и на этом кончить. Я поведала домашним радостную весть, и она, конечно, привела их в замешательство. Теперь они жаждут поскорее увидеть вас воочию. Когда вы приедете? Если вы будете здесь, все это перестанет казаться мне сном наяву. Живем мы здесь просто. Не знаю, может и надо бы завести более пышные порядки, но нам это не по карману. Три служанки, шофер, он же конюх, и два садовника - вот вся наша челядь. Думаю, вам понравится мама, но с отцом и братом вам вряд ли будет сразу легко; зато жена брата, Джин, потешит ваше поэтическое воображение, - существо она яркое и самобытное. И я уверена, что вы полюбите Коидафорд. Тут по-настоящему пахнет стариной. Мы сможем кататься верхом; мне ужасно хочется побродить с вами, показать мои любимые уголки. Надеюсь, дни будут солнечные, ведь вы так любите солнце. Мне тут хорошо почти в любую погоду, а уж с вами и подавно. Комната, где вы будете жить, - совсем на отлете, и в ней удивительно тихо; в нее надо подняться по пяти кривым ступенькам, и ее зовут "Комнатой священника", потому что там был замурован Энтони Черрел, брат Джилберта, владельца Кондафорда при Елизавете, - ему спускали еду по ночам в корзине, прямо к его окну. Он был видным католическим священником, а Джилберт - протестантом, но брат ему был дороже религии, как и положено всякому порядочному человеку. Когда Энтони просидел в этой комнате три месяца, стенку как-то ночью разобрали, а его переправили на юг, через всю страну, к реке Болье, и посадили на небольшое парусное судно. Стену выложили снова, чтобы никто ничего не заметил, и окончательно ее разрушил только мой прадед - последний в роду, у кого были хоть какие-то деньги. Стена эта действовала ему на нервы, и он ее сломал. Прадеда до сих пор еще помнят крестьяне, - верно, потому, что он правил четверкой лошадей. Внизу, у подножия кривой лесенки, ванная. Окно, конечно, прорубили побольше, и оттуда прелестный вид, особенно сейчас, когда цветут сирень и яблони. Моя же комната, если это вас интересует, узкая и похожа на келью, но зато оттуда видны лужайки, склон холма и дальний лес. Я живу в ней с семи лет и не променяю ни на какую другую, пока вы не подарите мне