ПОСЛЕДНЯЯ БАШНЯ ТРОИ (журнальный вариант) - Страница 3

Я знал, что оружие на предохранителе, а в стволе нет патрона, и все-таки испытал жутковатое ощущение, когда пистолет с насадкой компьютерного прицела, словно живое существо, зашевелился в моей руке, поводя стволом вслед за каждым движением Уайтмэна.

– Достаточно, - сказал я, - понятно.

– Только не забудьте главное! - Уайтмэн опять широко улыбнулся, влажные белые зубы ярко блеснули на солнце: - Пистолет сделает за вас все, кроме одного: нажать на спусковой крючок придется самому. Каждый сам, в последнюю секунду, решает - выстрелить ему или нет.

– Да, - сказал я, - конечно.

Следующим утром я ждал Беннета на аэродроме, откуда мы должны были отправиться в первый инспекторский полет. Я был в новенькой, песочного цвета форме "Ай-пи", сидевшей на мне, как гусарское седло на корове. На плечах у меня красовались майорские погоны (Беннет не шутил!), а пояс оттягивала кобура с пистолетом (вместе с компьютерным прицелом и запасным магазином он весил гораздо больше, чем мне бы хотелось).

Беннет явился без оружия и без всяких признаков формы - в белой рубашечке навыпуск и в шортах. Поздоровался со мной. С любопытством оглядел мою экипировку, но ничего не сказал. И мы пошли по летному полю. Встречные ооновские служаки приветствовали Беннета, некоторые по-военному отдавали честь. Он только небрежно кивал в ответ. А я шагал рядом с важным видом, сияя отраженным светом его величия.

Мы остановились возле небольшого двухместного вертолета.

– Умеете водить такую птичку? - спросил он.

– Нет.

– Ну, тогда придется мне! - хохотнул Беннет.

Мы с двух сторон забрались в кабину: Беннет на левое сиденье, я - на правое. И только я успел пристегнуться, как он уже запустил взревевший двигатель. Я ждал, что Беннет включит автопилот, но он и не подумал это сделать, а в тот же миг на ручном управлении бросил вертолет с места вверх так стремительно, что у меня оборвались все внутренности.

Я сразу понял, что это не простое ухарство. Беннет проверял меня. Конечно, сейчас многие боятся летать. Генная профилактика и продление жизни сделали свое дело, у людей развилась паническая боязнь любого риска. Сколько авиакомпаний разорилось за последние десятилетия, как опустели некогда многолюдные аэропорты, каким разреженным стало расписание авиарейсов! Зато железные дороги и судоходные компании расцвели пышным цветом. Уютные поезда и комфортабельные морские лайнеры забрали почти всех пассажиров, темп передвижений резко замедлился. Но к чему он вообще, когда у каждого впереди столько времени? К чему и сами передвижения, когда есть компьютеры и интернет?

Да, Беннет явно проверял меня. Тем более, что летели мы над зоной протектората ООН, где - чем черт не шутит - какой-нибудь бродячий, не до конца состарившийся моджахед мог послать вдогонку нашему вертолету пулеметную очередь или запустить с плеча переносную ракету.

Внезапно Беннет заложил такой глубокий вираж, что земля встала на дыбы. Я завалился и боком повис на ремнях. Желто-зеленая холмистая Африка с ураганной скоростью неслась справа подо мной, казалось, в нескольких метрах от моего немеющего плеча.

Беннет сверху, из своего кресла, смеялся:

– Не страшно?

– Нисколько. Я люблю летать.

От изумления он выровнял вертолет:

– Что, правда?

– Когда-то, когда у меня было немного свободных денег, я даже занимался дельтапланеризмом.

– А с парашютом прыгали? - поинтересовался Беннет.

– Нет, ни разу.

– Почему?

– Потому что прыгать с парашютом я боюсь.

Он расхохотался и заложил яростный вираж в другую сторону.

Уже тогда мне показалось, что свои вопросы Беннет задает неспроста, что он ловит и мгновенно оценивает каждое мое ответное слово. Хотя все и выглядело пустой болтовней, только ради того, чтобы занять время в долгом, скучном полете.

И в тот первый раз мы небрежно болтали о типах дельтапланов и спортивных аэростатов, пока Беннет вдруг не смолк. Лицо его посерьезнело, он крепче взялся за штурвал и движением подбородка указал мне направление: на горизонте появился лагерь.

С высоты двух тысяч метров лагерь напоминал парниковую ферму, какие строят у нас в России. Ряды жилых павильонов из полупрозрачного пластика, поблескивавшего на солнце, казались рядами крытых теплиц. Вот только сразу поражали гигантские размеры этой "фермы": ее мертвенно сверкающая чешуя расползлась по пустыне на много километров, терялась в знойной дымке.

По заведенному порядку каждый ооновский лагерь носил имя своего первого коменданта. Тот, к которому мы приближались, назывался "лагерь Сиснероса". Значит, его основал какой-то Сиснерос, латиноамериканец или испанец.

В течение всего полета меня подмывало спросить у Беннета: на кой черт ему понадобился такой помощник, как я, абсолютный непрофессионал, непригодный даже в качестве телохранителя? Мне хотелось задать ему и вовсе непозволительный вопрос: зачем летит он сам, какой смысл в его инспекции? Компьютеры управления в Хартуме наверняка получают в непрерывном режиме подробнейшую информацию о том, что происходит во всех африканских лагерях, включая меню каждой лагерной столовой и состояние здоровья каждого обитателя.

Но я спросил только:

– В этом Сиснеросе, сколько там людей… живет?

Беннет чуть пожал плечами, сосредоточиваясь на управлении:

– Стандартный лагерь. Пять миллионов подопечных, десять тысяч обслуживающего персонала.

И начал плавно снижаться, одновременно уводя вертолет в сторону, обходя лагерь по кругу, словно для того, чтобы я мог лучше все разглядеть.

Этот лагерь ничуть не походил на сталинские и нацистские лагеря, какими их показывают в исторических фильмах. Его не опоясывали заграждения из колючей проволоки, не было никаких сторожевых вышек. По периметру жилых кварталов тянулась только символическая черно-зеленая полоска кустарника. Границы лагеря никто не охранял. Уйти отсюда, преодолеть сотни километров полупустыни, жаркой, почти безводной, и так было невозможно. Впрочем, если бы вокруг даже цвели сады и били источники с ключевой водой, никто из содержавшихся в лагере подопечных все равно не попытался бы сбежать.

Огибая лагерь, Беннет почти с геометрической точностью держался в нескольких сотнях метров от его внешней кромки (возможно, подлетать ближе просто запрещалось). Вертолет опускался. В самом лагере можно было уже разглядеть муравьиное копошение обитателей в проходах между стекловидными павильонами. А прямо под нами проплыли приземистые бетонные купола УТС-электростанции. В стороне открылись уходящие за горизонт зеленые квадраты полей с искусственным орошением. Кое-где по ним, точно красные божьи коровки, ползли трактора и грузовики. Большую часть продовольствия для населения лагеря выращивали на месте.

Неожиданно внизу замелькали бесконечные прямые ряды каких-то, как мне показалось в первое мгновение, одинаковых пеньков. Словно остатки правильно посаженного, а потом исключительно ровно срезанного леса. Я догадался: это - кладбище. В лагере Сиснероса не было крематория, здешних подопечных, уважая их религиозные традиции, хоронили в земле.

Под нашим вертолетом понеслись плиты аэропорта. Сбоку на полосе, распластав гигантские крылья, стояли два транспортника, полуторатысячетонные "Боинги-Карго". За ними - несколько самолетов поменьше и с десяток вертолетов. Беннет завис прямо перед командным пунктом - стеклянной башенкой, над которой развевался голубой флаг ООН. Плавно опустился на полосу, выключил двигатель.

Мы расстегнули ремни, открыли дверцы, в кабину хлынула африканская жара. Я сбросил откидную ступень и спустился, как мне показалось, прямо на сковородку: накаленный бетон аэродрома припекал ноги даже сквозь обувь.

Со стороны башенки к нам приближалась группа встречающих. Впереди шел высокий краснолицый полковник, следом - несколько офицеров, среди которых я заметил и женщин.

Беннет пожал полковнику руку и сказал:

– Привет, Микки!

– Привет, Уолт! Плановая проверочка? Будешь опять соби-рать жалобы у этих стариков? Поедем сначала ко мне в штаб. Отдохнешь, примешь душ.